С высоты птичьего полета

Поначалу Майкл спрашивал: «Лучше?» – и Йозеф мотал головой и отвечал: «Хуже». Вскоре спрашивать Майкл перестал. Шли месяцы, и стало ясно, что больше ничего сделать невозможно: с евреями обращались все хуже и хуже, и многих увезли насильно или они сами уехали, оставив после себя только глухое эхо множества голосов. Несправедливость происходящего приводила Йозефа в ярость. За то время, что они прожили вместе, он привязался к Майклу, и дорожил их разговорами, частенько затягивающимися до поздней ночи. Он завидовал одержимости молодого человека поэзией и испытывал гордость, когда творчество Майкла стало глубже, сурово приправившись несправедливой войной.

Одним весенним днем, похожим на многие другие, перед тем как отправиться домой, Йозеф получил продукты. За полученное он был благодарен: продуктов стало не хватать, но все же им удавалось выживать. Йозеф перестал тщательно выбирать кошерные продукты для Майкла, но тот и не возражал. За три года нацистского режима жизнь стала тяжелее, люди вымотались – вползло скорбное принятие, негласное коллективное соглашение беречь энергию пока тянулась эта бесконечная война.

Йозеф вздохнул. Он с трудом мог вспомнить, что такое мирное время.

Когда он свернул на свою улицу, к нему подошли два немецких солдата с проверкой документов. Узнав его, они помахали ему и пропустили.

– Добрый вечер, профессор, – поприветствовал его один из патрульных.

Йозеф кивнул в ответ. Уже не в первый раз он отмечал про себя, что не так-то плохо иметь племянницу, влюбленную в нациста.

Около дома мефрау Эпштейн Уозеф остановился, чтобы взглянуть на него впервые за несколько месяцев. Поначалу видеть этот дом было больно, но теперь он стоял и смотрел, вспоминая тот случай, так резко швырнувший его в реальность войны. Его ужалило воспоминание: в воздух взмыли ноты и обрушились на него дождем. Один ее ботинок лежит на земле. Впервые он задумался, что же с ним случилось.

Она называла свой дом «Гаванью» – та была изображена на расписанной вручную плитке над дверью. Выкрашенные в зеленый цвет подоконники начали облезать, немецкие солдаты заколотили окна досками – окруженный крошечным заросшим садом дом превратился в печальную пустую раковину. Йозефу вспомнилась музыка, вспомнилось, что игра мефрау Эпштейн заставляла его переживать. Ему сильно ее не хватало.

Повернув к своему дому, он заметил на крыльце некий предмет. В нем проснулось любопытство. Он редко получал почту на дом, а подарки – ни разу. Он поднял сверток, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. Огляделся, но никого не было. Он вставил ключ в замок и торопливо открыл дверь.

Кот не встретил его, вероятно, он, как обычно, с Майклом. Небольшим зонтом, лежащим у стойки в прихожей, он отбил ритм по трубе, тянувшейся через весь дом на чердак. В ответ раздался приглушенный звук: все хорошо.

Йозеф положил сверток на кухонный стол и перерезал веревку. Он удивился и обрадовался одновременно, увидев, какой замечательный подарок ждет его юного друга. Однако пока он оставил его на столе, сначала ему хотелось проведать молодого человека, и что важнее, подарить тогда, когда он будет ему больше всего нужен. Он погасил свет, еще раз проверил, заперта ли дверь, и поднялся наверх.

Открыв дверь на чердак, он осознал, как сильно изменилась темная, терпко пахнущая комната. Некогда сухое, практичное пространство для хранения отживших частей его жизни преобразовалось в пространство богемного художника. Шаткая книжная полка заполнена книгами из его собственной библиотеки и теми, которые ему удалось принести из университета. Клочки бумаги и наброски были приколоты к каждому свободному месту. Из сундуков и подушек сооружена примитивная гостиная. Старый стол, теперь ставший письменным, сдвинут в угол, когда-то подаренный Йозефом томик Рильке был открыт и гордо прислонен к стене. Целая жизнь, размещалась в крошечном пространстве, полном тепла и кипучей энергии.

Майкл сидел за столом и писал в блокноте. Бледная копия прежнего юноши – эта безжизненная бледность была красноречивым свидетельством двух лет заключения, хотя обычно его глаза сияли легко узнаваемым блеском. Кот удобно устроился у него на коленях. Когда Йозеф вошел, Майкл зарычал, вырвал страницу и бросил ее на пол, уже усеянный скомканными бумажными шариками.

Майкл вскочил на ноги, и Кот спрыгнул с колен.

– Тяжелый день выдался. Я расстроен. Я должен что-то сделать…

– Ммм, – приподнял бровь Йозеф.

– Я сделаю что-нибудь, – простонал Майкл.

– Что-нибудь? – повторил Хельд, позволяя легкой улыбке появится по лице. И перед тем, как спуститься вниз объявил: – В таком случае у меня кое-что для вас есть.

На кухне из пыльной стопки бумаг он вытащил листок, который хранил очень долго. Вернувшись на чердак, он протянул его Майклу.

Сгорая от любопытства, Майкл развернул листок. Это было то самое задание, что он не выполнил два года назад на занятии Хельда.

– Вы шутите, профессор, – проговорил Майкл.

Йозеф не сдержал ухмылки, и, оглядев чердак, передвинул сундук так, чтобы сесть.