С видом на Нескучный

– Конечно, – согласилась Лина. – Мы, русские, любим лохматость и даже запущенность. Считаем, что это придает саду особую прелесть. У вас все вылизано, строгие английские газоны, а у нас, – засмеялась она, – одуванчики и старые яблони. Но все равно я его обожаю! – Он понимающе кивнул. А что тут сказать?

Послезавтра она улетала.

– Я не могу пригласить тебя в гостиницу, – смущенно сказал Уильям.

– Зато я могу, – улыбнулась Лина и потянула Уильяма за руку, – тем более что номер оплачен.

На завтрак они опоздали. Какой уж там завтрак! Вставать совсем не хотелось.

– Не уезжай, – сказал он, – оставайся.

– Ты делаешь мне предложение? – усмехнулась она.

Уильям кивнул.

– Я не могу, милый, – с сожалением ответила Лина. – Там всё, понимаешь? Вся моя жизнь. Мама, дочка, внуки. Они без меня не справятся, пропадут. Там работа, которой я дорожу. Мой город, моя старенькая дача. Тебе она кажется убогой и смешной, но и в ней моя жизнь. Спасибо тебе, – тихо сказала она, – ты… ты дал мне почувствовать себя женщиной. Давно забытое ощущение, – грустно вздохнула Лина. – Знаешь, как у нас это называется? Курортный роман. Ни к чему не обязывающий курортный роман. – Помолчав, Лина дотронулась до его руки и сказала: – Нет, у нас с тобой был не курортный роман! У нас с тобой было… другое. Ну что ты загрустил? Я уеду, а ты очень скоро поймешь, что все это правильно! Ну и, в конце концов, я же могу приехать! В любое время приехать, Уильям! Если, конечно, ты меня позовешь. И ты можешь приехать. Москва – замечательный город, там есть что посмотреть, уж поверь!

– Ты не поняла, – сухо ответил он, – ты не поняла, о чем я. Я предлагаю тебе, Лина, жизнь. Жизнь, а не роман, понимаешь? Как ты сказала – курортный? – Он усмехнулся и резко встал с кровати.

Он одевался, а Лина молча разглядывала его сухощавую и стройную моложавую фигуру.

Уильям обернулся:

– Такси не заказывай, в аэропорт я тебя отвезу. И да, я надеюсь, ты попрощаешься с Мэгги?

Лина кивнула:

– Конечно!

Мэгги, растерянная и грустная, сидела в саду. Уильяма не было.

– Ты уезжаешь? – всхлипнув, спросила она. – Будешь мне звонить?

Лина обняла ее, поцеловала в теплую, сморщенную, мокрую от слез щеку и поторопилась уйти. Мэгги, Уильям. А там, в Москве, мама, дочка и внуки. Работа. Как сложно, как страшно принять решение. Впрочем, она уже его приняла. Только не надо никого жалеть. Все правильно, и по-другому никак. В конце концов, Лина права – на осенние, в ноябре, она может приехать. И Уильям может приехать! И даже Мэгги! А что, все эти милые божьи одуванчики, иностранные старушки, обожают путешествовать.

Ровно в шесть вечера Уильям стоял у дверей Лининого отеля. На заднем сиденье лежал большой букет чайных, самых ароматных и красивых роз.

«Только бы не было долгого прощания! – думала Лина. – Потому что не выдержу и разревусь».

Долгого прощания не было – все по-деловому, четко и быстро: тележка с багажом, стойка регистрации и, наконец, прощание.

Он обнял ее и прижался к ее щеке.

Что он сказал в ту минуту?

Лина не помнила, но ничего, как говорится, личного: спокойного полета, мягкой посадки – словом, те самые слова, которые говорят отъезжающим. Счастье, что он так сдержан, тактичен и так умен. Не дай бог, развели бы прощальную катавасию!

Уходя, Лина обернулась.

Уильяма не было. Она удивилась. Что это – английский характер или обида? Ну и ладно, меньше эмоций. Но какие же мы разные.

Все она сделала правильно, поздно менять свою жизнь. Поздно и страшно.

Дома закрутили дела. Господи, сколько их накопилось!

Ну почему праздники такие короткие, а будни практически бесконечные?

Кстати, чайные розы, прекрасно пережив полет, стояли еще долго, почти неделю, распространяя свой восхитительный аромат, и Лина долго не решалась их выкинуть.

Засохший букет решительной рукой выкинула мама:

– Ты что, решила вспомнить детство и сделать гербарий? И вообще, сухие цветы – это кладбище!

В конце сентября Лина поехала на дачу.

Ах, как там было здорово! Бабье лето – всё как она любила.

Но и работы навалом – год выпал яблочный, а это означало, что весь участок оказался усеян упавшими и подгнившими яблоками.

У забора рос старый, разросшийся куст шиповника. «Мой розовый сад, – грустно усмехнулась Лина, – мой скромный, заросший, лохматый и неухоженный сад. Мой, и этим все сказано. Мой любимый».

Лина вздохнула и принялась за работу.

А потом пошел дождь, внезапный и неожиданный, не дождь, а настоящий тропический ливень, и, охнув, Лина бросилась на крыльцо. Она стояла на крыльце и так горько плакала, словно ее прорвало из неисправного крана или внезапно прорвавшейся трубы.

Да черт с ним, с дождем!

Лина вышла на улицу и запрокинула голову.

Она ревела, а слезы смешивались с дождем, соленые слезы с пресным дождем, и текли по щекам, губам и подбородку, попадали на язык, и кто там разберет, где слезы, а где вода?