«Прежние воеводы воровали, многих людей пытали и смертию казнили и ясачные сборщики у ясачных людей и у иноземцев жён и детей их отнимали силою, и по их иноземному челобитью суда и управы у воевод не было; так впредь воеводам, кроме дел, подлежащих по уложению пытке, никаких русских людей и ясачных иноземцев ни в каких делах, не списавшись с великим государем, не пытать и не казнить; для ясачного сбора посылать людей добрых за выбором гражданских людей. Ежели же воеводы станут красть или умалять государеву казну или станут кого казнить смертию, то будут сами казнены смертию, и вотчины их все, и дворы, и поместья, и имение будут взяты на великого государя бесповоротно».
— Как думаешь, Фёдор Алексеич, сдействует?
— Погодим, государь, авось окажет, — уклончиво отвечал Фёдор. — Должно оказать.
И в самом деле оказало. Стала казна помаленьку полниться. Мягкая рухлядь всюду в Европе ценилась высоко и была разменною монетою, заменяя золото, которое в Московском государстве не добывалось, а было привозным. Как молодой царь ни старался поощрить золотоискателей, куда только ни направлял он их: и на юг, к персиянам и хивинцам, и на север к городам Уральского камня, ни песку золотого, ни руд нигде не находилось.
С докладами по сибирским делам Фёдор являлся к царю дважды в неделю. Просил казать не только кнут, но и пряник. Пётр ему внимал. По просьбе Фёдора отправил грамоту воеводе Иркутска Ивану Николаеву, весьма милостивое:
«По Нашему указу отпущен в Сибирь в Нерчинск стольник Наш воеводою, а брат твой Самойла Николаев и будучи в Нерчиниску нам служил со всякою верностию и радетельной своею правою службою перед нижними нерчинскими воеводами собрал в нашу казну многую прибыль, и тамошних жителей русских и сибирских городов различных торговых людей свидетелями своего христианского благочестия учинил и никакой жалобы ни от кого на себя не оставил, и тамошней нашей дальней стране для таких своих добрых плодов нам, великому государю, зело был надобен и прибыточен. И в нынешнем годе явился в Сибирском приказе брата твоего Самойлы человек и сказал: в прошлом годе брат твой Самойла Николаев в Нерчинске помер, а после него остались дети стольники Иван да Михайла. И мы, великий государь, пожаловали племянника твоего Ивана Самойлова сына Николаева за службы отца его, невзирая на его несовершенные лета, велели ему быть на месте отца своего в Нерчинском воеводою; а для его молодых лет с ним быть с приписью подьячим нерчинскому сыну боярскому Луке Корчмареву, для того что брат твой об нём, Луке, что он человек доброй и радетельной, свидетельствовал.
Пётр».
— Ну, ублажил я тебя, Фёдор, грамотою сей?
— Премного благодарен, государь милостивый, — отвечал с поклоном Головин. — А теперь ослобони меня от сего приказу, как было говорено. Повороту добился с твоею помощию. А долее мне быть приказным головою невмочь. Я за тобой пойду, куда прикажешь.
— Корабельному строению быть в Воронеже. Туда и отправляюсь со своими верными. И тебя прихвачу, коли желаешь.
— Как не желать, государь. Я слуга твой верный. С тобою куда повелишь.
— На твоё место полагаю думного дьяка Андрея сына Андреева Виниуса.
Фёдор знавал Виниуса. Его батюшка был голландец в русской службе ещё при первом Романове царе Михаиле и в 1632 году близ Тулы устроил первый на Руси чугунолитейный и железоделательный завод. А сын со знанием языков и просвещённостью успешно управлял Аптекарским приказом и Почтовым ведомством. Царь Пётр его ценил.
— Достойный муж, — отозвался Головин.
Глава четвёртая
С АЗОВА НА АЗОВ
Всякой потентат, которой едино войско
сухопутное имеет, одну руку имеет,
в которой и флот имеет, обе руки имеет.
Все наши дела ниспровергнутся,
ежели флот истратится.
Пойди к муравью, ленивец, посмотри на
действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника,
ни приставника, ни повелителя, но он заготовляет
летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою.
Или пойди к пчеле и познай, как она трудолюбива,
какую почтенную работу она производит:
её труды употребляют во здравие и цари, и простолюдины,
любима же она всеми и славна, хотя силою она слаба,
но мудростию почтена.