С открытым забралом

Все это было вокруг. Но его обостренный опасностью ум неуклонно продвигал его к пристани, где все еще стоял пароход. То ли это был «Межень», то ли какой другой, Куйбышев не мог разобрать, но стремился к нему, боясь, чтобы пароход не отчалил у него перед самым носом.

От горящих нефтебаков небо заволокло черным дымом. Стрельба не утихала ни на минуту. Из переулка выскочил на лошади корнет Карасевич, он почти наехал на Куйбышева — лошадь взвилась на дыбы. Куйбышев выстрелил наугад, хотя это был последний патрон. Он не знал, убит Карасевич или цел, да это его и не интересовало. Он был почти на берегу, и у него на глазах убирали трап. Забурлила вода. Прощальный гудок.

— Эй, стой! — закричал Куйбышев, будто его могли услышать, и помчался во весь дух к дебаркадеру. На палубе стояли Шверник, Кузнецов и другие, махали руками, что-то кричали.

Единым рывком он преодолел водное пространство, разделяющее дебаркадер и пароход, очутился среди своих. Спросил:

— Кого нет? Где Мяги, Масленников, Венцек?..

Их не было. Хотелось думать: просто не смогли пробиться к пароходу, остались в подполье. Да, в такое хотелось верить.

По пароходу все еще стреляли, но никто из ревкомовцев не уходил вниз.

Самара пылала, там, на улицах, шла резня. Там врывались в дома, выгоняли на улицу прикладами женщин и стариков. Там, на берегу Волги, у рыбаков, осталась Паня с сыном. И конечно же семью Куйбышева постараются отыскать...

Он стоял на палубе, стиснув зубы, и ему казалось, будто во всем случившемся его вина, хотя знал: не смогли бы удержать Самару, не смогли, дрались с ожесточением, и сотни красногвардейцев и рабочих нашли смерть на подступах к городу. Кто-то снова предал: очень уж прицельно бомбил враг Самару. Известно кто: эсеры.

«Мне едва удалось уйти из Самары, меня пулеметами обстреливали люди К., меня хотели схватить разъяренные против большевиков обыватели. Рядом со мной рвались снаряды чехов. Уйти все-таки удалось. Я ушел не один, ушел с руководящей группой большевиков. Наш штаб обосновался в Симбирске...»

Нет, он не мог смириться с тем, будто это надолго. Казалось: нужно только сорганизоваться как следует, поднять всю губернию, не оставлять ее врагу, а продолжать руководить ею, управлять, чувствовать в ней себя хозяевами. Белочехи — инородное тело, грабьармия. А без них эсеров, меньшевиков и прочую нечисть можно разогнать метлой...

И сейчас, на палубе белого суденышка, уплывающего в неизвестное, он верил в могучие силы своего народа, в его несокрушимость: раз он поднялся, разогнул спину — никто не сможет опять согнуть его, придавить. Никто. На войне как на войне: бывают и наступления и отступления. Но, как любил говорить отец: «Пошел горшок с котлом биться — одни черепки остались».

2