С гор вода

— Так вот, воскрес, так или иначе, и вернулся к делу, — заговорил он снова с грустью, — побывал у наших, сформировал заново разбитый вдребезги отрядишко. Собрал на совещание. И на этом совещании добился благоприятного для дела и для себя результата: решительно и немедленно же повести самую бурную атаку. Кое-что точно наметили, выработали самый подробный план. Выбрали главного исполнителя…

— Кого именно? — спросил Богавут, подняв глаза. До этого момента он сидел молча, опустив глаза на сыромятный ремень Свержнева.

— На совещании, — ответил Свержнев, — все остановились на тебе, как на самом физически сильном и ловком.

— На мне? — спросил Богавут, чуть приподнявшись со стула.

— Да, стояли за тебя. Или предлагали бросить жребий между мной и тобой. Но я просил оставить тебя на месяц в покое, а поручение возложить на меня. Вот о том, что тебя решили оставить на месяц в покое, я и зашел сообщить, главным образом.

— Поручение рискованно? — тихо спросил Богавут. — Требует жертвы собой?

— Безусловной, — ответил Свержнев.

В двух словах передал суть.

Богавут пальцами растирал свой выпуклый лоб. Хотел говорить и, видимо, колебался.

— Что же тебя заставило предложить взамен меня себя? — наконец, спросил он глухо.

Замедлил ответом и Свержнев.

— Как бы тебе сказать… захотелось искупить мою вину перед тобой: тот скверный выстрел, потом… многое, вообще, заставило… очень многое.

Богавут опять потер лоб.

— Но я всегда стоял за жребий и беспрекословное повиновение, всегда был врагом добровольческих заместительств; они расшатывают и балуют волю, — сказал он, — и мне, право, неловко. Я хотел бы, — вдруг добавил он с горячей поспешностью, точно спеша воспользоваться повиновением языка, — я хотел бы, чтобы и на этот раз между мной и тобой был брошен жребий…

— Да? — тихо переспросил Свержнев.

— Да.

— Лучше не надо, — попросил его дружелюбно Свержнев, — не надо жребия. Я сделаю это с полной охотой, и рад на этот раз заместить тебя. Право же, не надо!

Было видно и в темноте, как до самых глаз побледнело лицо Богавута.

Потом на его щеках робко проглянул румянец.

— Нет, я обязательно требую жребия между мной и тобой, — слишком поспешно заговорил он, — обязательного жребия, слово не должно расходиться с делом ни на волосок, и если я всегда настаивал… на… жребии…

Он вдруг замолчал, точно осекшись, точно язык отказал ему в повиновении; робко он стал глядеть на безбровый глаз Свержнева.

«Что же и он молчит? Зачем и он молчит?» — мучительно прошло в нем.

— Что же метнем жребий, если ты так хочешь, — ответил как-то сухо Свержнев. — Ты все настаиваешь на своем? Да?

Богавут молча кивнул лицом. Свержнев встал со стула. Поправил на себе ремень, провел рукой по груди. Его глаза забегали, точно он что-то разыскивал на столе.

— Бросим монету что ли? — спросил он Богавута застенчиво и не глядя в его лицо. — Или вот что: у тебя в портсигаре много папирос? — вдруг спросил он, увидев на столе стальной портсигар.

— Не знаю. Раскрой, посмотри и кури, если хочешь, — глухо ответил Богавут.

Свержнев поспешно, точно обрадовавшись, взял портсигар, высоко приподнял его, не раскрывая.

— Вот жребий готов, — сказал он, — хочешь? Если в портсигаре четное число папирос, — исполнять поручение пойду я, нечетное — ты. Согласен?

— Согласен, — выговорил Богавут.

— А если там нет ни одной папиросы?

— Ноль — чет, — ответил Свержнев, все еще высоко в левой руке придерживая портсигар, а правой аккуратно засучивая рукав подрясника у левой кисти.

— Считай папиросы, — поторопил его Богавут каким-то раздвоившимся голосом.

— Подожди. Возьми карандаш и запиши вон там на бумаге: «Четное число — С., нечетное — я».

Богавут взял со стола карандаш, придвинул бумагу. Карандаш выскользнул из рук, но он поймал его на лету.

— Готово, записал, — сказал он через мгновение.

— Теперь засучи мне рукав у правой кисти. Вот так, спасибо. Четное — я, нечетное — ты. Так? — Он стоял во весь рост у стола, длинный в своем подряснике.

— Считай, — попросил Богавут.

Раскрыв портсигар, Свержнев сразу вывалил все папиросы на стол и тотчас же прикрыл их левой кистью, чтобы они не рассыпались по столу.

— Раз, — начал он счет, — две, три, четыре, — Правой рукой он доставал папиросы из-под кисти левой, по одной, и аккуратно откладывал их в сторону.

— А ты их проверяй и складывай обратно в портсигар, — сухо и строго посоветовал он Богавуту.

Тот беспрекословно повиновался.

Опять начался счет.

— Семь, восемь, — просчитал Свержнев.

— Тебе? — поспешно проговорил Богавут.

— Нет, под рукой есть еще папиросы, — ответил Свержнев. — Я просчитал — восемь?

— Восемь!

Одеревеневшая мысль стонала, как расплющенная молотом: «Как много папирос. Как много!»

Свержнев попросил:

— Выше засучи мне левый рукав!

— Готово. Считай.

— Я просчитал — восемь?

— Восемь.

Переговаривались, не узнавая своих голосов.

— Проверь точнее. Надо быть точным.

— Девять, десять, — опять начался счет.

— Все?

— Есть еще!.. Но немного… Кажется…

«Разве отвернуться к стене и не глядеть и не считать, — подумал Богавут, — или хорошо бы уткнуться в подушку… и крепко зажмуриться…»

— Одиннадцать, — считал Свержнев.