Рыцарь ночного образа

Я не единственный писатель в роду моей семьи с материнской стороны. Моя бабушка Урсула Филипс была вдовой очень красивого и элегантного молодого джентльмена, на которого «внезапное метро» наехало, когда ему было двадцать семь лет. По современным стандартам этой восточной столицы его достижения в области литературы нельзя назвать поразительными, разве что в шутку. Его карьера была как метеор. Он вспыхнул на литературном небосклоне в возрасте двадцати двух лет и рухнул замертво через пять лет, обгорелые остатки прекрасного юноши, физическим данным которого, если верить бабушке Урсуле, мог бы позавидовать сам Аполлон: сильное и стройное тело, безупречная кожа, большие глаза не то синего, не то зеленого цвета с тяжелыми ресницами.

— Некоторые обвиняли его в том, что он употребляет косметику, — сказала она мне, — но можешь мне поверить, все, что он носил, это легкий одеколон под названием «Вежеталь сиреневый».

Когда бабушка Урсула сказала это мне, я засмеялся:

— Ба, ты хочешь сказать, что он ходил совершенно голым, если не считать легкого одеколона?

Она хлопнула меня по ушам и сказала:

— Мальчик мои, твой дедушка был из Кентукки, страны голубой травы[20], и кровь его была голубой, как трава. Не забывай этого и не делай саркастических замечаний, которые ошибочно принимаешь за юмор.

— Ба, перестань, все так поступают, и никто не обращает на это внимания.

— Твой дедушка плевал бы на Алабаму, если бы воспитание позволяло ему плевать.

Она встала из своей качалки с самым серьезным видом, свойственным всем одержимым, и принесла два литературных творения своего давным-давно утраченного идола. Одно из них было тонюсенькой печатной книжечкой, ее можно было с трудом назвать новеллой, которая называлась «Эдит такая-то», я забыл какая, а второе было сценарием, который он написал, когда его пригласили в Голливуд после поразительного успеха его новеллы.

— Посмотри, мой мальчик. Как я понимаю, ты воображаешь себя будущим писателем. Открой эту книгу, и прочти мне хотя бы первое предложение.

И несмотря на то, что я не помню в данный момент названия новеллы, это первое предложение я помню совершенно отчетливо.

«Эдит была субдебютанткой, то есть будущей дебютанткой, и уже было очевидно, что она будет совершенно очаровательной девушкой будущего года».

— Да, очень мило, — заметил я и вернул книжечку бабушке, а потом взял сценарий, который его наняли написать под влиянием его книжки про Эдит. Сценарий показался мне тогда более интересным. Я помню, что был зачарован направлениями камеры и глубоким знанием дела, с которым бабушка Урсула объяснила их мне. Конечно, я не мог сейчас восстановить ни сам диалог, ни бабушкины технические объяснения, время прошло, я могу только сымпровизировать что-нибудь похожее. Декорацией служит (т. е. служила) экзотически декорированная pied-`a-terre[21] на Сансет-бульваре, и мой дедушка (выписавший себя с нарциссической экстравагантностью — силуэт в облепляющем шелковом халате на фоне витражного окна — как предполагалось, это позволит лучше подать его, как портрет мастера вставляют в раму и освещают таким образом, чтобы это было и нежно, и драматично) обращается к своей визави — видимо, моей бабушке — не поворачиваясь к ней лицом. Он говорит ей нечто вроде:

— У меня не было намерения проституировать себя, когда я разрешил издателям поместить на суперобложке моей новеллы мою фотографию в купальном костюме, отчасти слишком откровенном.

— Я не вполне понимаю, о чем ты говоришь, — тупо говорит визави. — Мне фотография показалась очень милой.

— Настолько милой, что она вдохновила продюсера-педераста нанять меня, чтобы написать сценарий для звезды немого экрана, пытающейся сделать себе имя в звуковом кино.

Я все время наталкивался на название направления камеры — POV[22], насколько я помню, и бабушка объяснила мне, что это означает положение камеры, и мне, молодому тогда человеку, показалось, что POV дает очень большие преимущества моему дедушке. Даже когда диалог переключался на его визави, которая на совершенно очевидное отношение к ней дедушки Кренинга продолжала замечательно удивляться и застывать от неожиданности, POV оставалось на Кренинге, и я помню, что его глаза., его лицо, вся его фигура снова и снова описывались, как «неэлюктабельно» то-то и то-то. И хотя для рано повзрослевшего мальчика из маленького алабамского городка у меня был очень обширный словарь, я не понял, что значит «неэлюктабельно».

Она ответила уклончиво:

— Мальчик мой, твой дедушка был литературным гигантом.

Имела ли она в виду, что Кренинг был литературным гигантом каждый раз, когда был «неэлюктабельно» что-то? Теперь-то я знаю, что это слово означает «необоримо», быть «неэлюктабельно» чем-то означает быть этим неизбежно, и мне стало ясно, что дедушка Кренинг Филипс совсем не был так уж неэлюктабельно или неизбежно гигантом литературы, или чудом чистоты, да, я верю, это было чисто неэлюктабельно в его голове, что и показал киносценарий.