Рыбы молчат по-испански

В гостиной Евы Георгиевны их уже ждал накрытый стол, заставленный пирогами, сладостями, всевозможными салатами, фарфоровыми блюдами с тонко нарезанной драгоценной рыбой и необычной колбасой. Усевшись за стол, Нина не знала точно, как обращаться с этой полупрозрачной колбасой, которая заинтересовала ее еще издали, а потом оказалась и не колбасой вовсе, а настоящей пармской ветчиной, Нина про нее читала в книжках – класть тонкий розовый лепесток на хлеб и есть в виде бутерброда или разрезать ножиком на кусочки и накалывать на вилку, как жареное мясо, но вскоре Ева Георгиевна объясняла, что ни так, и ни эдак: в пармскую ветчину принято заворачивать дыню, небольшой кусочек – на столе стояла хрустальная ваза с невозможными в московскую зиму фруктами, среди которых в самом деле лежали ломтики дыни. «А впрочем, ешьте, как хотите», – добавила она, улыбаясь, и рассказывала дальше – что вон та острая колбаса тоже не колбаса, а чорисо, испанцы его добавляют в жаркое из фасоли и картошки, а эти рыбки – вовсе не шпроты, как может показаться с первого взгляда, а анчоусы, в Каталонии их кладут на хлеб, натертый помидором и чесноком, а зеленая груша – не фрукт, а почти овощ, который называется «авокадо», его чистят и едят с луком и перцем, и совсем это не гадость, не надо так морщиться. Вкус у авокадо необычный, это правда, но он вам обязательно понравится, нужно только распробовать его и привыкнуть. И они очень быстро распробовали и привыкли, а потом им, как взрослым – да они и были совершенно взрослыми серьезными девушками, среди которых случайно затесался единственный юноша-очкарик, бывший отличник – налили по бокалу горьковатой риохи, почти черной, а на свет – рубиновой, с мерцающей в центре бокала прозрачной сердцевиной, и все чокнулись за католическое Рождество и выпили, хотя две девушки были православными, воцерковленными, в длинных юбках, без косметики и с заплетенными в тонкую косичку волосами, потому что православие тогда как раз входило в моду, а Гюльнара была самой настоящей мусульманкой безо всякой моды, ей пить вино вообще запрещалось, но она все равно попробовала – впервые в жизни. Риоха Гюльнаре понравилась, она смущенно улыбалась Еве Георгиевне, и от выпитого вина ее щеки стали пунцовыми, как бакинские розы.

После гостиной перебрались в кабинет. Обстановка кабинета Евы Георгиевны потрясла Нину не меньше, чем освещенная матовым светом софитов гостиная с кремлевскими звездами и бесшумным мягким ковром. С потолка свисала старинная люстра с хрустальными подвесками, отбрасывающими на стены живые текучие блики. Возле окна стоял широкий письменный стол, вдоль стен дубовые стеллажи с книгами.

На стенах висели фотографии, которые сразу же привлекли внимание Нины. Она подошла поближе, запрокинула голову и принялась рассматривать.

Вот большая цветная фотография. Какие-то люди, белые стены, испанский флаг. Нина подумала, что это, должно быть, посольство Испании. Мужчина в белом пиджаке, похожий на короля Хуана Карлоса, под руку с ним Ева Георгиевна – строгая, официальная, невозможно узнать.

– Мой покойный супруг, – сказала Ева Георгиевна, заметив вопрос на Нинином лице.

На другой фотографии – Нина готова была поклясться – был изображен совсем еще молодой Габриель Гарсиа Маркес. Его лицо было Нине знакомо, она видела его в газетах. Рядом с Маркесом все тот же мужчина с королевским лицом и Ева Георгиевна в белом платье, летней шляпке и с жемчужным ожерельем вокруг шеи. На этом снимке она тоже была значительно моложе нынешней.

– Богота, семьдесят третий год, – пояснила она. – Мы заезжали в Колумбию с неофициальным визитом во время круиза по Латинской Америке. Маркеса к тому времени знал весь мир. Уже написаны «Полковнику никто не пишет», «Сто лет одиночества», «Недобрый час»… Муж был с ним в приятельских отношениях. У меня есть книги с его автографом.

На остальных снимках Ева Георгиевна была изображена в обществе разных других людей. Большинство из них Нина не узнавала, но некоторые лица казались смутно знакомыми. Спрашивать было неудобно: Ева Георгиевна о чем-то оживленно беседовала с девочками и очкастым отличником.

И вдруг сердце Нины замерло, потом быстро забилось, ей стало жарко, и она подумала, что, наверное, все-таки опьянела от единственного выпитого за столом в гостиной бокала вина: на небольшом черно-белом снимке в тонкой серебряной рамке совсем молодая Ева Георгиевна в деловом костюме, с короткой стрижкой стояла рядом с человеком, не узнать которого или перепутать с кем-либо иным было просто невозможно. Военная гимнастерка с закатанными до локтей рукавами, черная беретка, несравненная белозубая улыбка, навсегда очаровавшая весь мир. Нина не сомневалась: перед ней был бессмертный и вечно юный вождь, бородатый идол с мечтательным и одновременно дерзким взглядом.

– Не может быть! – воскликнула она, не удержавшись. – Это же Че Гевара!