Русский штрафник вермахта

Остальные тоже пасанули. Довольный Зальм показал им листовку, на которой был нарисован кроссворд в форме свастики.

— Das ist ein Kreuzworträtsel![16] — возмущенно закричал фон Клеффель.

— Кто бы спорил, — ответил Зальм. — Но придумали англичане или американцы, так что слово — английское.

— Какое же оно английское?! — продолжал возмущаться фон Клеффель. — Разве же англичане могут такое слово выдумать? Да они его даже произнести правильно не смогут!

— Разгадывать будем? — просто спросил Зальм. Все дружно согласились.

— Летающая свинья, — зачитал Зальм.

— Это элементарно, — пренебрежительно отмахнулся фон Клеффель, — вот только почему летающая? Рейхсмаршал так растолстел в последнее время, что ни в какой самолет не влезет.

— Умный солдат.

— Сколько букв?

— Восемь.

— Тогда — дезертир, — сказал Ули Шпигель.

— Проверим! И развеселит, и приголубит, и погубит. Шесть букв. Если дезертир, то третья — т.

Юрген рассказывал Красавчику с Куртом, как именно иваны называют свои ужасные реактивные минометы, поэтому они не затруднились с ответом, завопили дружно:

— Катьюша!

На это Ули Шпигель укоризненно покачал головой и негромко повторил:

— Не буди лихо, пока спит тихо. Разбудили. Или само проснулось.

Das war ein Deutscher

Это был немец. Первый человек, которого он убил, был — немец. Возможно, его пуля убивала кого-то и раньше. Даже если стреляешь в воздух, как Зальм, никогда не можешь быть уверенным, что пуля не найдет тело. Находит — пуля, его намерения, воля и желания тут ни при чем. Он не хотел этого, он не видел этого, он не знал и никогда не видел людей, в которых, возможно, попала пуля, выпущенная из его винтовки.

Тут было другое. Он убил не в запале и не в схватке, убил по своей воле, осознанно и преднамеренно, глядя в глаза своей жертве и вдыхая запах хлещущей из смертельной раны крови. И он не чувствовал раскаяния от содеянного.

Дело было так. Юрген с Красавчиком сидели в секрете, в окопе, выдвинутом далеко за переднюю линию траншей. За последнюю неделю иваны предприняли три ночные вылазки, поэтому дозоры вдвое усилили. А еще их перевели из деревенских домов в блиндажи, но ведь так было задумано с самого начала, для того их и сооружали, это не вызвало беспокойства. «Бдительность, бдительность, бдительность», — талдычили командиры, но они всегда это говорят. Иногда на них вдруг накатывала какая-то странная внутренняя дрожь, что-то стесняло грудь, они начинали нервно оглядываться и незаметно для себя подтягивались ближе к блиндажам. Но вот раздавались раскаты грома, сверкала молния, с неба обрушивались потоки воды, и напряжение сразу спадало, и сразу становилось легче дышать, и они с громкими криками скатывались под крышу блиндажа — гроза! Грозы той весной были сильными.

Была ночь. Они таращили глаза в темноту, а больше слушали, слух ночью надежнее.

— Немецкие солдаты! Товарищи! — донеслось до них.

— Ну, началось! — шепнул Красавчик в ухо Юргену.

Что ни день, иваны обрабатывали их пропагандистскими речами. У них для этого специальная машина была с установленным на ней огромным рупором. Этот патефон на колесах передвигался позади русских позиций, без устали прокручивая пластинку агитки. Запилят одну, поставят другую. Слышно было плохо. День, суета, топот, командиры покрикивают, котелки стучат, перестрелки вспыхивают. Вслушиваться приходилось. Но и тогда слух выхватывал лишь отдельные куски фраз. Произношение было не ахти, поэтому слова скорее угадывались. Угадывание облегчалось тем, что некоторые обороты были точь-в-точь как в речах фюрера или доктора Геббельса. При свете дня да в кругу товарищей это не действовало, скорее вызывало смех, для того, собственно, и вслушивались. Фон Клеффель, к примеру, всегда начинает рычать и скалить зубы, заслышав выражение «кровожадные псы», а Зальм обожал быть «одурманенным фашистской пропагандой». Иваны, наверно, и сами это понимали, поэтому переключились на ночные вещания. Это только кажется, что солдат ночью спит и ему ни до чего нет дела. Вот Юрген с Красавчиком, к слову сказать, не спали и вместе с ними десятки других дозорных. А иной солдат и рад бы был поспать, да не спится, мысли о доме мучают, о судьбе. А тут ему в темноте и тишине — кап-кап-кап. Вода камень точит.

— Внимание! Специально для первой роты пятьсот семидесятого испытательного батальона. Это говорит…

— Герберт Вернер! — продолжил Красавчик.

В полный голос сказал, чего там шептать, если и так на всю округу гремит. Машину иваны так близко подогнать не могли, наверно, какую-нибудь переносную установку приволокли, а с ней и этого…

— Вот ведь сука, — сказал Юрген.