Русский рай

Эскимосы и колоши тоже не стыдились наготы, одеваясь лишь по необходимости, но годы совместной жизни с компанейскими служащими, проповеди и укоры миссионеров меняли их нравы. Молодые женщины уже не всегда украшали себя татуировками, а если им было жарко в перовой или еврашковой парке, надевали на тело подвязанный по поясу кусок ткани с прорезью для головы. Но оказавшись в теплом краю, среди людей, тяготившихся одеждой, эскимоски сбрасывали с себя рубахи, оставаясь в набедренных повязках, в перовые парки одевались в сырые и прохладные дни, ими же укрывались по ночам. Кусков не перечил им, служащие их не стыдили.

Эскимосы выгружали мясо и добытые меха, передовщики принимали шкуры, откладывая в сторону плохо отмездренные. Эту работу делали компанейские женщины, а здешние, индеанки племени мивок, охотно и бескорыстно помогали им. Ручьев и речек поблизости не было, женщинам и детям приходилось таскать пресную воду. Плавник быстро сожгли и носили дрова издалека. Таковыми были неудобства табора. Но после трудного морского вояжа все радовались тверди под ногами, теплу, ласковому солнцу, сушившему берег между дождливыми днями. Ульяна с Василием помимо компанейских дел взрыхлили несколько грядок. Крестьянский сын с умилением мял в ладони чернозем, нюхал и восторженно чмокал губами, скрытыми густыми усами. А ветер все дул, загибая дымы к восходу. Шумно набегали на берег сглаженные бухтой волны. За мысом бушевал, не мог успокоиться, океан.

Ульяна уложила Федьку, приготовила лежки для себя, мужа и Сысоя.

– Я заночую под байдарой, – начал было отказываться он.

– Ага! С дикаркой под боком?! – съязвила Ульяна. – Увижу, Федьку отберу. Иди, давай! – Кивнула на балаган. – Погрей родную кровь, а то забудет, кто его отец.

Сысой вздохнул, помотал бородой, послушно вполз под кров, лег рядом с Федькой, плотней укрыл его одеялом. По палатке, покрывавшей балаган, застучал дождь и вскоре обрушился ливнем.

– Хорошо-то как?! – услышал шепот Ульяны. – Они с Василием лежали по другую сторону от ребенка. – Декабрь. На Кадьяке стужа, на Ситхе сырость, в Тобольске самые холода и ветры. А тут…

Так думали все. Даже лисьевские алеуты, вывезенные Компанией с родного острова, не могли скрыть восхищения здешними местами, хотя не любили показывать чувств инородцам.

На другой день Сысой, окруженный русскими служащими, подробно рассказывал о своем разведывательном походе. Партовщики, бывшие с ним за волоком, тоже с жаром говорили сородичам о богатствах края, где пропали шестеро с брига и толмачка. Все эскимосы – кадьяки, алеуты, чугачи, желали промышлять там.

Кусков выслушал их, покачал головой и не дал разрешения на промыслы вблизи испанской крепости. От тойонов берегового племени он узнал, что калана много в небольших заливах океанского берега, а дальше к северу, есть большой залив и тамошние жители не охотятся на морского бобра: мех им не нужен, мясо морских животных они не едят. У всех были свои привычки: все жители от Тринидада до здешних индейцев не ели даже китовину, только отапливались и освещались жиром.

«Куда попали? – переговаривались между собой эскимосы и русские служащие. – У здешних народов нет понятия о голоде. Рай, да и только!»

Иван Кусков прислушивался к настроению подначальных людей, водил по сторонам воспаленными от забот глазами, чаще и злей напоминал про испанцев, которых очень боялись береговые индейцы племени мивок. При этом дергался, размахивал руками и суетливо ругал не понятно кого.

– И то, правда! – поддержал его Сысой. – Бырыма не велел ссориться с гишпанцами.

– Не велел! – Кусков пристально взглянул на него умученными глазами, надеясь на поддержку. – Бери половину партовщиков, идти с ними на промыслы к северу, ищи залив, о котором говорят дикие.

– Вдруг это тот, который я нашел в прошлый раз, с Виншипами? – Сысой неуверенно качнул головой и в задумчивости пожал плечами. – В нынешние шторма на байдарках до него не дойти… – Помолчав, стал рассуждать: – Вдоль морского берега ходили много раз: и мы, и бостонцы… Другого залива, ближе того – не видели: разве мелководные лагуны?!