Война, конечно, многое изменила в стране. И не только война, но и период, когда она надвигалась. Я имею в виду появление в политике некоторых «державных» элементов, иногда заимствованных из державного опыта дореволюционной истории. Эти изменения породили точку зрения, согласно которой советская власть перестала быть марксистско-коммунистической, она «переродилась», как французская революция переродилась в империю Наполеона. А иногда даже говорят о «контрреволюции», о «реставрации» дореволюционной России. Большевизм, согласно этой точке зрения, превратился в национал-большевизм, то есть коммунистическая идея слилась с национальной. Здесь возникает важнейший вопрос для понимания нашей истории последних десятилетий.
Прежде всего отметим то, что само собой очевидно. Любая, самая революционная партия, захватив власть, как-то изменится, вынуждена будет использовать некоторые «державные» механизмы. Она не станет сама себя свергать и будет защищаться. Когда Ленин сказал от имени большевиков: «Мы отвоевали Россию <…>. Мы должны теперь Россией управлять», — из этого уже вытекало, что они будут стремиться не дать завоевать ее кому-либо другому. Более того, они получили в руки одно из самых мощных орудий, тысячелетиями создававшееся человечеством, — государство. Как было не использовать его для достижения своих целей? Прежде всего — армию. После недолгих колебаний идея добровольческой Красной гвардии, партизанская война были отвергнуты и верх взял трезвый здравый смысл. Армия в Советской России была создана в общем на тех же основах, что и в других странах. Мы видели, что возникла даже идеология превращения армии в орудие мировой революции. Три года понадобилось для того, чтобы принять такое же решение по поводу другого важнейшего элемента жизни — денег. Есть много аналогичных примеров.
Тогда же, как реакция на эти явления, возникла и концепция «перерождения коммунистической власти». Возникла она в эмиграции — это было течение «сменовеховцев». Сталин на XIV съезде так сформулировал их взгляды: «Коммунистическая партия должна переродиться, а новая буржуазия должна консолидироваться, причем незаметно для нас МЫ, большевики, оказывается, должны подойти к порогу демократической республики, должны потом перешагнуть этот порог и с помощью какого-нибудь цезаря, который выдвинется не то из военных, не то из гражданских чинов, мы должны очутиться в положении обычной буржуазной республики». Это несколько утрированное изложение. Сменовеховцы верили, что советская власть перестает быть разрушительно-революционной, решает национальные задачи, восстановила единую и неделимую Россию. Эта идеология допускалась в СССР, существовал даже журнал такого направления — «Новая Россия»: видимо, считалось, что она ослабляет сопротивление некоторых кругов большевистскому режиму. Но сменовеховство, как всякая эмигрантская концепция, основывалось больше на желаниях, чем на знании жизни. Движение оказалось под влиянием организации «Трест», созданной ОГПУ.
В «перерождении» большевистскую партию обвинял и Троцкий, а после высылки из СССР — в «термидорианстве» и «контрреволюции». Это же утверждали и многие другие. Жизнь показала, что все они серьезно ошибались. Партия осталась достаточно революционной, чтобы совершить «вторую революцию» — коллективизацию, гораздо более радикальную, чем первая. Тривиальная схема: раз пришли к власти, значит, перестали быть революционерами — оказалась неверной. Государство стало как раз главным орудием для осуществления второй революции. Такую же вторую революцию («культурную революцию») пережил в свое время Китай.
Но начиная с 1930-х годов вопрос приобрел несколько иной оттенок. С приходом Гитлера к власти в Германии слишком очевидным стал национальный аспект мировой политики. Выше я привел соображения, аргументирующие тот взгляд, что эта ситуация слишком противоречила идеологии правящего слоя и поэтому хоть им и учитывалась, но лишь частично, с каким-то двойственным отношением. Были осуществлены действительно некоторые меры, тогда казавшиеся очень необычными.
До того политика партии имела явно антирусский характер. В документах, переданных XII съезду, Ленин настаивал, что русские должны «возмещать» неравенство, которое якобы раньше существовало. Сталин, выступая как признанный знаток национального вопроса, на X, XII, XIV, XVI съездах заявлял, что в области национальных отношений главная опасность — «русский великодержавный шовинизм» (хотя что это значило — в те годы?). С точки зрения стратегии партии такая позиция объяснима. Ленин не раз сравнивал установление большевистской власти в России с завоеванием. Что же теперь представляет наибольшую опасность? Ясно, что сопротивление основного из завоеванных народов — русского. И политически логично опираться на антирусские тенденции, возбуждая их в других народах.