Еще важнее, что изменился характер труда. Исчез творческий элемент, связанный с самостоятельным принятием решения крестьянином, с чувством ответственности. Что, где, когда сеять или жать — все определялось указаниями сверху, которые усиливались газетными кампаниями. Часто замечали, что главной причиной упадка советского сельского хозяйства была незаинтересованность колхозника. При этом подразумевается обычно его материальная незаинтересованность в результатах его труда. Но гораздо существеннее — потеря интереса к самому
И позже, при Хрущеве, при Брежневе, колхозников как будто нарочно приучали к тому, что они только поденщики, по чужим замыслам работающие на земле: у них то отбирали коров в колхозное стадо, то раздавали их обратно, то опять отбирали, чтобы привязанность к скотине не укреплялась в душе. Да и с их судьбами делали то же: то задумывали сселять в «агрогорода», то укрупняли колхозы, то измельчали. Одним росчерком пера колхоз мог быть превращен в совхоз, и наоборот. Об их жизни все знают по теперь уже классическим произведениям Ф. А. Абрамова, В. И. Белова, В. Г. Распутина.
Коллективизация была полной победой социалистической идеи над крестьянством. Еще в резолюции I Интернационала в 1869 году говорилось, что капитализм, наука, течение событий и интересы общества «приговаривают мелкое крестьянское хозяйство к постепенному исчезновению, без права апелляции и без снисхождения». Это у нас и произошло, только не «постепенно». Если установление первого крепостного права потребовало 200 лет, то новое закрепощение было осуществлено за 3 года. «Реакционный класс» был уничтожен, а отдельные его представители либо тоже были уничтожены, либо превращены в пролетариев.
Труд крестьянина нисколько не менее глубок и содержателен, чем труд ученого или писателя. Он имеет осмысленный, творческий характер, связан с природой, отражает ее цикличность. Представим себе, что математикам или поэтам «спускали бы сверху» «установки» для их работы, организовали «теоремозаготовки» или «стихозаготовки» с переселением на Север, расстрелами и вообще в том духе, который описан выше, а потом объединили бы их в коллективы и, отобрав паспорта, заставили коллективно создавать продукцию в предписанном стиле и количестве. Ясно, что это был бы конец и математике, и поэзии. Точно так же пришел конец крестьянству. С той разницей, что из-за древности и живучести этого уклада «раскрестьянивание» все же растянулось на десятилетия.
В работе, появившейся более десяти лет назад, К. Г. Мяло предложила рассматривать коллективизацию как явление цивилизационного слома («Новый мир», 1988, № 8). К сожалению, эта точка зрения не была потом нигде детально развита, хотя, по-моему, обращает внимание на суть ситуации. Сейчас во всем мире большое признание получила роль крестьянства, даже возникла такая наука (или область знания) — «крестьяноведение» (17, 18). Стало проясняться, что крестьянство так же, как, например, семья, не связано с какой-либо «формацией» — феодализмом или капитализмом. Это особая форма цивилизации, существующая на протяжении нескольких тысячелетий. Началось изучение ее этических принципов, хозяйствования, искусства. Вот эта цивилизация и была разрушена коллективизацией и последовавшим раскрестьяниванием. Для России это означало и большее — разрушение традиционной русской цивилизации, основой которой была деревня.
Эта связь особенно ярко проявилась в литературном течении 20-х годов — как бы идеологической подготовке коллективизации. С поражающей яростью авторы обрушивались на своего врага, который представал то в виде «темной» деревни, то «Расеи». Например, очень известный тогда поэт Безымянский спрашивал:
А малоизвестный Александровский писал: