Русский фронтир

– Ах да, – на миг смутился Зельдин, – я как-то не подумал… Поскольку информация дошла до назначения, то, естественно, конкурс отменят и всем будет не до нас. Мы даже не свидетели. Но если ее перехватили, а я не знаю, какими сетевыми возможностями располагают строительные корпорации, то через три дня после конкурса контракт будет подписан на высочайшем уровне, и любые наши разоблачения объявят происками конкурентов. Не удивлюсь, если в архитектурном бюро якобы проигравшей стороны найдется злоумышленник, который признается в фальсификации документов. Так что три-четыре дня лучше пересидеть здесь. И, кстати, неплохо было перекусить, а то, знаете ли, с этой беготни аппетит разыгрался.

– Я так понимаю, душа здесь нет, – сказала Ольга. – Но руки-то вымыть надо!

– Санитарный блок на каждом четном этаже, но одна не ходи.

Зельдин с Ольгой ушли приводить себя в порядок. Виктор достал из пакета батон, одноразовые тарелки с ножами и вилками, нарезки с ветчиной и сыром, бутылки с водой, распечатал и упаковку бумажных салфеток. Потом он сам спустился вниз, заодно узнав у смотрящего, где ближайшая скупка. Когда вернулся, Ольга уже разложила нехитрую снедь, а дядя Вася открывал бутылочки с питьевой водой.

Перекусили. Помогли Ольге раскрыть кресло-кровать, чуть не отдавив ей ногу. Одна из опор подозрительно перекосилась, но выдержала ее вес.

Виктор уселся на матрас, скрестив ноги, Зельдин пристроился рядом.

– Как же мне сестре и мамке позвонить, чтобы не беспокоились! – вдруг вскинулась Ольга и села, обхватив колени.

– Ночью попробую раздобыть что-нибудь подходящее, – сказал Виктор. – Все равно идти за водой, да и еды на пару дней еще надо.

Над головами что-то загремело, громкая многоязыкая ругань пробилась сквозь железные стены, оклеенные толстой мягкой пленкой.

«Нелепая ситуация, – подумал Виктор. – Было бы правильнее сразу двигаться к Департаменту. Там пересидеть легче. Начнет полиция прессовать, свои в обиду не дадут. Да и какие у полиции к нам претензии? И с какого боку во всем этом оказался замешан Бурмистров?..»

Зельдин вдруг щелкнул пальцами.

– Никита, мир его праху, сейчас бы посмеялся надо мной, – сказал он. – В студенческие годы мы часто спорили о путях развития архитектуры. Он считал, что прямоугольник, и вообще прямые углы в строительстве, это архаика, тупик, возвращение на подсознательном уровне к пещерам и норам. И вот сейчас мы с вами забились одновременно и в пещеру, и в нору. Прямоугольную.

– Думаете, его все же убили? – невпопад спросила Ольга.

Прямого ответа она не получила. Зельдин уклончиво ответил, что Никита Демченко всегда был, как говорится, человеком с более чем богатым воображением. И при этом немного скандальным. На втором курсе его доклад о Гауди чуть не кончился дракой. Когда он хитрым вывертом связал нелюбовь великого испанского архитектора к прямым линиям с китайской демонологией, какой-то темпераментный студент из Барселоны, который учился у нас по квоте для европейцев, кинулся на него с кулаками.

– Вы, архитекторы, горячие парни, – хихикнула Ольга.

Зельдин, улыбаясь, поведал ей, что архитекторы действительно люди хоть и творческие, но нервные, потому что великие замыслы сталкиваются со вкусами тех, кто оплачивает их воплощение. Вот он такой весь демиург, из ничего за шесть дней, а то и быстрее, создает прекрасное нечто, достойное остаться в веках, а тут жалкий денежный мешок, ковыряясь в носу, нагло требует, чтобы вот здесь убрать, здесь добавить, а тут вообще все поменять! И даже если не ковыряется в носу, а попыхивает дорогой сигарой и не требует, а вежливо просит учесть его пожелания – веселого мало. Поэтому одни демиурги быстро становятся циниками и живут по принципу «любой курятник за ваши деньги», другие же, самые талантливые, дергаются, хотят что-то доказать, хитрят, интригуют, но в итоге все заканчивается депрессией.

– Не надо про депрессию, – тихо попросила Ольга, сморщив нос.

– Извини, я и забыл…

Ольга посмотрела на Виктора и после долгого молчания сказала:

– У меня сестра болеет. Тяжелая форма депрессии. После смерти отца мать начала болеть, сестра ухаживала за ней, пока я училась, сильно переживала. Сейчас сидит на антидепрессантах. Боюсь даже подумать, что она может вовремя не принять таблетки.

– Разве это болезнь? – спросил Виктор. – Я думал, это вроде плохого настроения и лекарства только вредят. Когда я ходил на сейнере, у нашего старпома тоже случалась депрессия, если рыба не шла. Так он черного перца в водку набухает, стакан в себя ввинтит, и снова бодрый такой, веселый.

Ольга только махнула рукой, а Зельдин пояснил, что тяжелую депрессию водкой не вылечить, разве что запоем, но и это чревато, поскольку человеку в таком состоянии все не в радость, ну вот буквально ничто не может доставить ему удовольствие.

– Ангедония, – сказал Ольга. – Лечащий врач так это назвал.

Виктор сочувственно покачал головой. Раз есть название, значит, есть и болезнь. Бывало у него плохое настроение, но и поводы для этого были. А вот так, чтобы без причин все не в радость – это не жизнь.