Русский быт в воспоминаниях современников

От 11 сентября 1774 г.

…Маркиз Пугачев недавно, 25 августа, разбит нашим героем Михельсоном в ста верстах ниже Царицына. Донские казаки пустились в погоню по следам злодея и майор Дуве, привезший это известие, не хочет даже, чтобы сомневались, что он будет взят. Не надобно, впрочем, продавать шкуру прежде чем медведь пойман. Достоверно, однако же, то, что пушки, добыча, люди и животные — все досталось в руки корпуса Михельсона. Предатель ускакал во всю прыть с своей обыкновенной шайкою каких-нибудь пятидесяти Яицких казаков, к Астрахани по сю сторону Волги; там ему воды не замутить, а 15 тыс. Донских казаков у него за пятами, на свежих лошадях, дают надежду, что он будет взят…

Отрывки из переписки императрицы Екатерины II с Вольтером.

(Писано в 1773 году).

Вольтер писал к императрице:

…Вероятно фарсу эту (бунт Пугачева) поставил кавалер Тотт[99]), но мы живем не во времена Димитрия и театральная пьеса, которая могла иметь успех двести лет тому назад, теперь будет освистана.

Императрица отвечала:

…Одни газеты много шумят о разбойнике Пугачеве, который не имеет ни прямых, ни косвенных сношений с господином Тоттом. Я столько же забочусь о пушках, которые льет один, сколько о предприятиях другого. Впрочем г-н Пугачев и г-н де Тотт имеют общего то, что первый каждый день сучит себе пеньковую веревку, а второй каждую минуту подвергается шелковому снурку.

_____

Вольтер шутливым и льстивым его слогом, писал к императрице:

Я великодушно прощаю молчание вашего императорского величества и вновь возлагаю на себя прежние оковы. Ни султану, ни мне ни мало не выгодно на вас гневаться; но смею одно только условие предписать за всемилостивей шее мое вашему величеству снисходительство; хотел бы я узнать: г. маркиз Пугачев не служит ли кому или не орудие ли чье-нибудь? Я не полагаю, чтобы был он один из служителей Ахмета 4, который так плохо их выбирает; он не служит покойному Ганганелли, отправленному к св. Петру с паспортом, данным от св. Игнатия[100]); он, по-видимому, не на жалованье ни у китайского Богдыхана, ни у Шаха персидского, ни даже у Великого Могола. Желал бы я со всякою должною осторожностию сказать Пугачеву: «я не осмеливаюсь, г. маркиз! добиваться от вас кем вы возбуждаемы; но желал бы только знать: собственно ли за себя или кого другого действуете? словом: господин ли вы или чей холоп?»

От 22 октября 1774.

…Я охотно удовлетворю ваше любопытство на счет Пугачева: это мне будет тем легче, что месяц тому назад он был взят, или, чтобы говорить точнее, был связан и скручен своими же людьми в необитаемой долине между Волгой и Яиком, куда его загнали войска отовсюду против них высланные. Лишенные пищи и средств к добыванию съестных припасов, притом утомленные жестокостями, которые они совершали, надеясь получить прощение, его люди выдали его коменданту Яицкой крепости, который отправил его в Симбирск к генералу графу Панину. В настоящее время он в дороге: его везут в Москву. Представленный графу Панину, он простосердечно сознался на допросе, что он Донской казак, назвал место своего рождения, объявил, что был женат на дочери казака, что у него нет детей, что во время этих смут он женился на другой жене, что его братья и его племянники служат в первой армии, что он сам служил в первые две войны против Порты и проч.

Так как при генерале Панине находится много Донских казаков и так как войска этого племени никогда не поддавались на удочку этому разбойнику, то все это было вскоре под-твержено земляками Пугачева. Он не умеет ни читать, ни писать, но человек чрезвычайно наглый и решительный. До сих пор нет ни малейшего следа, чтобы он был орудием какого либо государства, или чтобы он последовал чьему бы то ни было внушению. Должно предполагать, что г-н Пугачев сам хозяин-разбойник, а не чей-нибудь холоп.

Не думаю, чтобы после Тамерлана кто-нибудь более изгубил человеческого рода. Во первых он вешал без помилования и безо всякого обряда суда всех лиц дворянского рода — мущин, женщин и детей, — всех офицеров, всех солдат, которых мог поймать; ни одно место, где он прошел, не было пощажено: он грабил и разорял даже те места, в которых, чтобы избежать его жестокостей и снискать его благоволение, ему делали хороший прием: перед ним никто не был безопасен от грабежа, насилия и убийства.

Но, что показывает до чего человек может себя обольстить — это то, что он осмеливается сохранять некоторую надежду. Он воображает себе, что из за его храбрости я могу его помиловать, и что он может загладить память своих минувших злодеяний своими будущими заслугами. Если бы он только меня оскорбил, то его рассуждение могло бы быть справедливо и я бы его простила; но это дело касается государства, которое имеет свои законы…

От 20 декабря 1774.