Русский Бог (СИ)

          Денег, положенных Катишь, а также полученных от залога золотого кинжала, едва хватило Трубецкому на три года. Всё это время он едва сводил концы с концами. Оплачивая самую скверную из возможных мансард с дырявой крышей, пропускавшей не только ливень, но и слепой дождь, обедая за два су в скромнейшей из кофеен, никогда не видавшей не Дидро, не племянника Рамо, а из одежды тратясь только на манжетки и манишки. Подрабатывал он в одной из частных школ, преподавая русский язык. Предназначенный для обедневших французских мещан, выезжавших в Россию под предлогом гувернёрства.  За две недели русского курса талантливые французские мещане делали старательный упор на четыре основные фразы : «Здарвствуте! До свидания! Дайте денег.  Шельма, чёрт побери!» частная школа снабжала  отъезжающих мещан фальшивыми паспортами, делавшими их всех разом потомственными французскими дворянами, что подтверждалось обязательной частицей «де». множество таких « де», уплативших по двадцать франков за курс русского и столько же за «настоящий» аристократический паспорт вышвыривала в те временя Франция в Россию.  Обедневшие мелкопоместные дворяне, просто крестьяне, разорившиеся торговцы,  уволенные в запас унтеры и младшие офицеры Великой французской армии, попавшие под сокращение гвардейцы и солдаты, прошедшие с Бонапартом от египетских пирамид до московского кремля, неудавшиеся политики, художники, музыканты, невозвратившие кредит банкиры, зачастую не знавшие хорошо и родного языка, ошибавшиеся в ударениях, иногда  изъяснявшиеся со столь сильным корсиканским или бретонским акцентом, что их с трудом понимали и свои, направлялись в Россию, что бы принести туда, как они говорили, культуру, а взять оттуда, как они делали, денег.  Курс российского рубля в период министерства по Егора Канкрина стоял необычайно крепко.  результат французского культурного влияния сказался скоро.  Не только высший свет, как при Екатерине, Павле,  Александре до войны 1812 года, но и провинция, не только дворяне, но и купцы, промышленники, лаке заговорили на ломанном французском, без падежей, правильных ударений и окончаний, зато в «нос».  Хороший тон торжествовал. Россия просветилась.  Французская речь лучше помогала сеять хлеб, выращивать лён, добывать пушнину, рубить лес, плавить металлы, строить дома и воевать с турками. Парижские романы, которые зачастую в Петербурге прочитывались раньше столицы мира, укрепляли нравы дам и девиц.  Лишь в самую острую минуту теперь вырывалось у культурных новых русских смачное отечественное слово, заставлявшее содрогнуться в непонимании присутствующих иноплеменников. Если большая часть России, за исключением, может быть крестьянства, к 30-м г.г XIX  века блестяще усвоила «шарман» , «пассаж» и «сель ву пле», то хорошо знать русский для отправлявшихся на восток французских миссионеров детской   дворяно-мещанской- купеческой      педагогики считалось излишним.  С русскими вполне стало возможным изъясняться по-французски.  После первого писка, заботливые мамаши и няньки уже учили новорожденных говорить «маман» и « папан», вместо «мама» и «папа». Более того, чем меньше французские миссионеры знали русский, тем ближе считались они к священному центру западной цивилизации, определяемым тогда где-то между Триумфальной аркой и Домом инвалидов.  Оттого-то частная школа, где преподавал Трубецкой, особой переполненностью не страдала, охотнее платили за фальшивые дворянские паспорта, в Росси всегда поддельным иностранным маркизам давали больше.  сознавая всю безвыходность педагогического бизнеса в Париже, и его полный триумф в Росси, Трубецкой, воспользовавшись со скидкой услугами родной школы, по-быстрому выправил себе паспорт на некоего Франсуа де Бертенье, виконта из Прованса. Впрочем, с печатью не повезло, она оказалась на паспорте стль расплывчатой, что только французская таможня способна была принять её за подлинную.  Тем не менее. Окончательно запутавшийся в долгах Трубецкой, видя, что цифры кредитов начинают приближаться к тем. которыми меряют расстояние, хотя ещё не между звёздами, но уже между городами, положил за верное скрыться под чужим именем в России теперь от парижской полиции.  Положив в карман паспорт Франсуа де Бертенье, Трубецкой зашёл на прощанье в маленький магазинчик в Сен-Дени с знакомой еврейкой за прилавком, с тем, чтоб купив пару шпаг. Захватить их с собой в Россию для преподавания фехтования и французского  где-нибудь под Калугой. Теплились и надежды тайно связаться в России с кем-либо из родных и получить средства на жизнь, собранные с труда крепостных оброчных крестьян в многочисленных родовых поместьях.

         Трубецкой выбрал две прекрасные изящнейшие по конструкции. Похожие на игрушки испанские шпаги-рапиры,  которым отныне было суждено стать орудием его учительства. Еврейка, собрав отвергнутые даги и палаши, положив их на место, печально оперлась на прилавок, смотря на Трубецкого чёрными глубокими, как ночь хаоса, глазами.

- В Россию? – спросила она.

- Всё ты знаешь! – неприятно передёрнул плечами Трубецкой.