Русский Бог (СИ)

          Через день после Марии Волконской оправилась в Сибирь Александра Григорьевна Муравьёва, дочь графа Г.И. Чернышева, а чуть позже выехали за мужьями Е.П. Нарышкина, Н.Д. Фонвизина, А.И. Давыдова, А.В. Ентальцева, М.К. Юшневская, А.В. Розен, две ослепительные невесты-француженки, вышедшие замуж за своих суженых уже в каторге – Полина Гебель и Камила де Дантю. Всего 11 женщин. Ездила к жениху, декабристу П.А. Муханову, и княгиня В.М. Шаховская, но то ли не выдержала испытаний, то ли любовь оказалась не так крепка, но она вернулась в столицу. Остальные выдержали, остались.

          Опустели зимние петербургские балы. Поглупели придворные разговоры. Навеки увяли изящество и благородство отношений. Никогда более Россия не знала таких красавиц, срезанных, подобно розам, в самом цвете.

          Дороги России всегда были плохие. Зима 1826/27 гг. оказалась особенно суровой, сугробы в рост, метели, валящие с ног, пурга, морозы 30-40 градусов. Люто холодную зиму сменила весенняя грязь, распутица. Грунтовые дороги развезло, реки вспухли, на много вёрст в ширь разлились Обь, Лена, Енисей, Иртыш, Амур. Из-за грязи, забивавшей колёсные втулки, кареты делали не более 30-59 вёрст в день. Подолгу стояли на берегах великих сибирских рек, ожидая переправы. По жидким подмосткам из срубленных сосен кареты с немалым трудом добирались до паромов и барж. Почти каждые четверть часа колёса экипажей срывались  в промежутки между разошедшимися стволами подмостков, и бородатые сибирские мужики подолгу вызволяли их. При переправе через Иртыш бечева парома разорвалась, паром понёсся вниз в бурлящих завихреньях мутных весенних вод. Спасло мужество и мастерство паромщиков, управляющих длинными еловыми шестами, сумевших направить паром на мель. Грязную весну сменило пыльное лето. Суховеи несли песок, клочья колючей травы, засыпавшие платье и забивавшиеся в глаза. Потянулся дым лесных пожаров. Земля от нестерпимой жары разошлась трещинами в аршин глубиною. Не хватало воды, мучила жажда, лицо обветрило, кисти рук и лицо потрескались. Палящее лето сменилось ненастной осенью с дождём и новой грязью. Повторилась весна наоборот, не от холода к теплу, а от тепла к холоду. И вновь зима, морозы, снег, пурга и вьюга. Прошёл почти год, прежде чем в декабре 1827 года в Иркутске Катишь Трубецкой удалось увидеться с мужем снова.

                                                  *  *  *

          Княгиня Мария Волконская бегала среди троек с отправляемыми на Нерчинские рудники восемью декабристами. То были Оболенский, Якубович, Давыдов, братья Васильевы, Волконский, и наконец – Трубецкой. Увидев, не узнав, но почувствовав сначала в хрупком высокого роста заросшем бородой и усами человеке в арестантском тулупе и шапке своего мужа, Мария, радостно вскрикнув, бросилась к нему в объятья.

- Волконский!

- Мария!

          Заметив подъезжающих дам, жандармские офицеры заторопились отправлять каторжно ссыльных. Крики «Пошёл!» смешались с звоном бубенцов, фырканьем лошадей, хлопаньем рукавиц и топаньем сапог и валенок.  Но уже подлетела вслед за Волконской тройка Катишь. Ухнули, крепко став, кони. Из саней выскочила на хрустящий наст разгорячённая княгиня Трубецкая, птицей метнулась к арестантским повозкам:- господа,  нет ли среди вас в Сергея Петровича Трубецкого, господа?

          Жандармы не успели оглянуться, а уде выскочил из отправляемой повозки декабрист князь Трубецкой.

          Долгожданная встреча. Сумерки. Последние отблески солнца в наступающей ночи. легкая пороша ложится на плечи и грудь. Холодные, острые снежинки тают на щеках и лбу. Как и другие на этапе, Трубецкой исхудал, порос усами и бородой, щёки впали, страдальческая складка сложилась между бровей, две жёсткие морщинки легли под носом, у губ. Внешность его переменилась значительно.  Узнать для стороннего человека стало почти невозможным. Близкий нашёл бы Трубецкого по глазам. Глаза остались прежними: умными, задумчивыми, прозорливыми… Кто осудит Трубецкого за то, что не пришёл он на геройское четырёхчасовое стояние восьмисот человек на Сенатской площади? Возможно они ошибались, может быть, были правы.  Скорей всего, ошибся и он. Но когда?  Тогда ли, когда организовывал Тайное общество или когда его предал? История не знает. Товарищи его простили.  Простим и мы.  В любом случае и в четырехчасовом геройском молчании на Сенатской площади, и в предательстве Трубецкого, и в предательствах, взаимных обвинениях и доносах декабристов было больше благородства, возвышенности, вызова бездушной бессмысленности вселенной, чем в подавляющем числе положительных, правильных, но таких мелких поступков, речей и мнимых подвигов современности.

- Катишь!

- Серёжа!