Русский Бог (СИ)

- Прощайте, государь… Все ясно, поигрались бабонькой и бросили!- она влепила Николаю пощечину.- Я собиралась вам сообщить нечто важное об известных мне событиях, назревающих в Петербурге и России, касающихся не только вашей безопасности, но и самой жизни… Теперь не стану. Пропадайте! Меньше обманутых девушек станет о вас плакать.

         Стуча каблучками, Анна быстро пошла прочь.

- Но, Аня…- бесполезно попытался остановить её Николай.

          Ни он, ни Истомина  не видели, что высоко, за стеклянным куполом оранжереи, на небольшой площадке, куда вела крутая чугунная лестница, стояла и наблюдала за ними, беззвучно рыдая, жена Николая – Александра Фёдоровна.

                                                  *  *  *

          Сергей Петрович Трубецкой сидел за столом в гостиной своего большого дома на Морской набережной одетый в свободные бриджи и белую шёлковую сорочку, на Катишь, расположившейся напротив, было бардового бархата платье с немного приподнятыми плечами и подчёркнутой талией. Пока Трубецкие закусывали трюфелями, лакей Лаврушка в синем вицмундире с серебряными позументами и такими же пуговицами, резал страсбургский пирог и разливал шартрез. За окнами бесилась вьюга, а у Трубецких было тепло. Трещал камин.

- Самое страшное, - сказал Трубецкой, - что я, до других мне нет дела, не знаю, зачем я затеял эту революцию. Зачем с невыполнимой затратой сил и здоровья создал сначала ложу Пламенеющей Звезды, потом Союз Благоденствия и, наконец, - Тайное общество… Кому все это нужно?..- Трубецкой отправил в рот кусок пирога, начинённого дичью и сыром. – Мне? Я и так живу хорошо. У меня огромный дом,пе4расная жена, чудесный стол, лошади, выезд, тридцать с лишним человек прислуги, в моей деревни восемь тысяч крепостных душ… Может быть им, фабричным, крепостным и лакеям нужна эта революция?!

- Сережа, ты устал,- остановила его Катишь. – Я тебя понимаю, почти целый год под чужим именем, с изменённой внешностью, в окружении врагов, каждый час рискуя жизнью… Тебе нужно отдохнуть… завтра выступление, последний отчаянный бой с самодержавием, на подготовку которого ушло несколько лет, а на тебя напал самый нелепый пессимизм…

- Нет, ты погоди… Вот, Ванюшка, - Трубецкой подозвал к себе лакея. – Да подойди ты, не бойся! Сегодня, вижу, трезв, бить не буду…

Лаврушка поскоблив ногтем седой бакенбард, приблизился.

-  Ванюшка? – спросил его Трубецкой. – Так?

- Лаврушка, ваше сиятельство, - поправил его лакей.

- Хорошо. Лаврушка… Скажи мне, нужна ли тебе революция?

- Чего сказать изволите, батюшка?

- Ну хочешь ты, чтоб в России была свобода, равенство, братство, всеобщее избирательное право, парламентаризм?

-А-а? – не понял ни слова Лаврушка.

- Сережа, - оставь человека в покое, - вступилась Трубецкая. – Лаврентий, пойдите на кухню.

- Нет, погоди, - поймал лакея за рукав Трубецкой. Он встал, усадил Лаврушку на своё место за столом.- Хорошо, Лаврушка, не знаешь ты мудрёных иностранных слов, обойдёмся без них… Вот сядь сюда, сосредоточься… Скажи мне, что тебе в жизни нужно… Ну? Что тебе надо, чтобы счастлив ты был, чтобы ощущал себя нормально?

- Ну, чтобы поисть там… с приятностью…- задумался Лаврушка, жадно обежав глазами богатый кушаньями стол Трубецких.

- Раз, - сосчитал Трубецкой.

          Катишь насильно сдерживала улыбку.

-Ну… и выпить..- продолжил Лаврентий.

-Два.

-Чтобы одежа была хорошая… Барин добрый, не бил, не оскорблял.

- Три, четыре.

- Ну и чтобы дом свой, баба..- размечтался Лаврушка.

-Пять, шесть…Ещё что?

- А боле  и не знаю, что ещё. Хватит.

- А у тебя Ваню.. то есть Лаврушка, барин какой?

-Отец наш родной! В огонь и в воду за тебя!- Лаврушка бросился в ноги.

- Ладно- ладно. Проваливай, каналья, в людскую, И чтоб – трезвый!

          Лаврушка многократно кланяясь, ушёл. Катишь покачала головой , осуждая выходку мужа.

- Ну вот видишь, мы спорим, монархия или республика, власть всех или только лучших, - сказал Трубецкой,- община ли эгоизм, кладём доблестнейшие порывы души, саму жизнь для того, что … таким вот харям, как этот лакей, был стакан водки и ясли со щами… Не для них стараемся, для себя, от скуки, для баловства. Изменить состояние хотим. А может, и не так. Самое ужасное, что где истина – не знаю… даже вот – Трубецкой поднял игравший при блеске свечей бокал шартреза, - не знаю что держу: вино или кровь, а может, вонючего паука или жабу болотную, из которых высасываю гнойную лимфу…

          Катишь поморщилась:

- Но чувства?

- Кто гарантирует, что они не лгут?- Трубецкой приятно кушал отхлёбывая шартрез.

- А опыт?

- И опыт может привычно врать, всем сразу и из поколения в поколение, короткий людской опыт. Учёные же приборы созданы людьми, а потому не могут дать истины, раз её не знают сами люди…

           Катишь встала, обошла стол, обняла нежно Трубецкого со спины.

-Ты любишь меня, Серёжа?

- Люблю, катишь…- Трубецкой прижался жёсткой щекой к ладони жены. – но не знаю, что такое любовь: обретение другого Я, второй половины души моей или животный инстинкт, имеющий право выбрать из многих самок ту, что подходит больше.

- А может, этого и не нужно знать, Сережа?