Что мы о ней знаем — даже те из нас, кто не прочел ее «Записок», кто ограничился беглыми школьными сведениями или, это все-таки лучше, поэмой Некрасова «Русские женщины»? (Лучше и потому, что поэма, по сути, есть точнейшее, вплоть до прямых цитат, изложение этих «Записок», ибо родилась так. Сын покойной Марии Николаевны, сенатор Михаил Сергеевич Волконский, прочел поэту рукопись матушки, в руки отнюдь не дав, — во-первых, она была писана на французском, коим Некрасов не владел, во-вторых же и в-главных, князь остерегся выпустить ее из дому, боясь распространения. Страх прошел только в 1904 году, когда «Записки» и были опубликованы.)
Итак, будем загибать пальцы, перебирая свои скудные сведения.
Дочь, как сказано, генерала Раевского, легенды Отечественной войны. Знакомствовала в юности с Пушкиным — он даже был влюблен и посвятил ей иные из своих строк, в частности знаменитое: «Я помню море пред грозою…» Впрочем, сама Мария Николаевна, будучи ума весьма трезвого, в страсть поэта совершенно не верила: «В сущности, он любил лишь свою музу…»
Что еще? Была не только умна, но и образованна. И необыкновенно хороша: стройная, пышноволосая, черноокая, смуглая — «девой Ганга» прозвали ее. Вышла замуж за князя Волконского, который в ее глазах был — да по тем временам и считался — едва ли не стариком: тридцать семь лет! Вышла без любви, по приказу отца, всего за год до рокового восстания и до ареста мужа. А за этот год почти его не видала, ничего не зная о тайном обществе и в одиночестве вынашивая дитя.
И вот эта-то юная женщина, едва узнав о судьбе супруга, решается ехать за ним — не то что без колебаний, но явив поразительное упорство в споре с отцом и оставив малого сына, хоть ее и пугали, что он без нее погибнет. Как и случилось.
Взвинченность? Взбалмошность? Нет; говорю же — была трезва. Идейная, так сказать, близость? Но, снова скажу, идеи мужа ей были неведомы; да и после, в «Записках», не ради цензуры, которой бояться не приходилось, но выражая свой истинный взгляд, Мария Николаевна скажет: все это, то есть события декабря, «было несвоевременно: нельзя поднимать знамя свободы, не имея за собой сочувствия ни войска, ни народа, который ничего в том еще не понимает…».
Да, в трезвости не отказать.
Так что ж, причиной отъезда к мужу, возможно, была внезапно вспыхнувшая любовь?
Вопрос, за которым слишком проглядывает скептическое сомнение, но и к нему отнесемся со всей добросовестностью. Вспомним Некрасова, эпизод первой встречи Волконских в Благодатске:
Ах, красиво пишут поэты! Из долгожданной встречи супругов, когда не до театральных эффектов, устроить этакую мелодраму, — ни дать ни взять, Дюма, Гюго, «Овод»!.. Но, оказывается, все именно так и было, Некрасов и здесь след в след шел за «Записками»: «Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понять о степени его страданий. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени в поцеловала его кандалы, а потом — его самого».
Что это значило? Не я первый задаю этот вопрос, не я первый отвечаю в том роде, что, вероятно, она не обезумела от счастья и горя, не потеряла головы — твердо себя помнила. Отчетливо сознавала, почему и зачем приехала, что и кому хочет продемонстрировать преклонением колен: «Бурна-шев, стоявший на пороге… был поражен изъявлением моего уважения и восторга к мужу, которому он говорил «ты» и с которым обходился, как с каторжником».
За реакцией зрителей наблюдают, когда самозабвения нет.
Любовь и потом не пришла, увы. Евгений Якушкин, сын декабриста, увидевший Волконских только в пятидесятых годах писал: «Этот брак, вследствие характеров совершенно различных, должен был впоследствии доставить много гори Волконскому и привести к драме, которая разыгрывается теперь в их семействе».