Еще И. И. Толстой и Н. П. Кондаков отмечали, что изображения выполнены в традициях «греко-восточного звериного стиля», фон на котором прочеканен в плоском рельефе фигуры зверей и лучников, позолочен и проработан и опущен пуансоном (как на серебряной посуде сасанидского производства: чаши из Афанасьевского клада на Каме, вторая половина VIII — первая половина IX вв.). Ободок оковки ритона украшен 10 пальметтами с чернью, воспроизводящими мотивы поясных бляшек, популярные как у степняков, так и у русских дружинников. Грифон изображен вплетенным в растительную вязь, которая связывает его с соседними фигурами — зверя с повернутой к голове грифона оскаленной мордой и орла (характерная черта древнерусского декоративного искусства, сохраняющаяся в тератологических мотивах на более поздних наручах XII в. и др.). Под лапами орла и грифона — изображения мелких животных: в них угадываются зайцы, традиционные жертвы в распространенном в «грековосточном зверином стиле» мотиве терзания зайца хищной птицей.
В этой тяготеющей к орнаментализму и симметрии композиции обнаруживается характерная асимметрия: грифон «связан» с птицей с одной стороны и с хищным животным — с другой. Этот центральный мотив композиции соответствует универсальному концепту «мирового дерева»: грифон объединяет небо и землю, представленные соответствующими зооморфными персонажами. Лучники располагаются меж двух птиц — петуха (домашней, земной) и орла (небесный хищник). На первый взгляд птицы и являются мишенями лучников. «Мишени», однако, не поражены стрелами, напротив, три стрелы разлетаются в стороны, одна направлена стреляющему лучнику в голову, повернутую в сторону от мишени (рис. 50).
Б. А. Рыбаков, обративший внимание на мотив поражения лучника своими стрелами, нашел ему параллель в позднейшем русском фольклоре — в былине об Иване Годиновиче, где Кощей, похищающий возлюбленную Ивана Анастасию, стреляет во «врана», вещую птицу, но стрела попадает в самого злодея. У другого лучника, повернутого затылком к зрителю, отчетливо видна коса; если воспринимать человеческие фигурки как изображение пары — мужчины и женщины, то можно мультиплицировать интерпретации мотива похищения и т. п. (что и сделал Б. А. Рыбаков, предложив античный «календарный» вариант интерпретации — похищение Аидом Персефоны; ср.: Дудко 2009). Однако при первой интерпретации остается необъяснимым отсутствие главного героя Ивана в композиции. Кроме того, у лучника с косой нет стрел: может быть, как раз выпущенная им стрела поражает другого лучника (рис. 51).
Между тем многофигурные композиции, подобные изображению на оковке ритона, известны на синхронных памятниках, в том числе на византийском сигнальном «роге Легеля»: византийский мастер в резьбе по кости воспроизводит на фризах традиционные для искусства Евразии мотивы охоты (на оленя и льва), терзания (того же оленя хищной птицей), поединков, хищной птицы меж двух грифонов в центре композиции и др. Считается, что сюжетно эти мотивы передают в основном цирковые сцены. Ни стилистически, ни функционально сигнальный рог не представляет аналогии ритону из Черной могилы, но сходство отдельных изобразительных мотивов позволяет в духе «исторической школы» усматривать в нем чуть ли не конкретный образец, неумело скопированный русским мастером эпохи балканских походов Святослава, не сумевшим справиться с композицией (О. А. Щеглова).
Этот мотив стрельбы из лука — так называемый мотив небесной охоты, восходящий, как считается, к «первобытным» евразийским космогоническим мифам об охотнике, преследующем небесного оленя и т. п., находил соответствие в мотиве царской охоты в сасанидском искусстве, которое оказало сильнейшее влияние на искусство евразийской степи, в том числе Хазарии (ср. Даркевич 1976; Маршак 1976). Известные примеры — сцены охоты на льва и борьбы героев на серебряном с позолотой ковше из Коцкого Городка (Ханты-Мансийский национальный округ — рис. 52 (а); ср. тот же мотив борьбы на сасанидском сосуде — рис. 52 (б)[200]); охотничьи сцены на хазарском ковше из могильника Кип-III (Прииртышье), разделенные пальметтами.