Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Тверское вечевое выступление 1327 г. достаточно хорошо изучено в историографии. Оценки общего характера и немало любопытных наблюдений частного свойства содержатся в работах В.С. Борзаковского, А.Е. Преснякова, А.Н. Насонова, Я.С. Лурье, Н.Н. Воронина, М.А. Ильина, И.У. Будовница, А.М. Сахарова, Э. Клюга, Н.С. Борисова и других.[1261] Но наиболее всесторонне и глубоко на основе практически всех известных летописных и нелетописных сообщений это событие было проанализировано Л.В. Черепниным.[1262] Однако, несмотря на такое повышенное внимание к тверскому восстанию, многие вопросы остаются нерешенными и вызывают споры.

В целом ход тверского «мятежа» хорошо известен.[1263] Но вместе с тем замечено, что летописи дают различные, порой противоречащие друг другу версии как причинной, так и событийной сторон выступления. Эти версии исчерпывающим образом были исследованы Л.В. Черепниным. Судя по его выводам, их возможно представить в двух вариантах: в одних летописях представлена «народная» концепция восстания, в других — «княжеская». Ученый отдает предпочтение первой, изложенной в Рогожском летописце и Тверском сборнике (а также в фольклорном источнике — песне о Щелкане Дюдентевиче), поскольку, по его мнению, «при всей их тенденциозности они воспроизводят наиболее близкую к реальной действительности версию о тверском восстании 1327 г. как чисто народном движении. Указанные летописные памятники довели до нас живой и яркий рассказ современника, полный интересных деталей, позволяющих воссоздать конкретную, социально и политически насыщенную картину антитатарского выступления тверских горожан».[1264]

«Княжеская» же концепция, по словам Л.В. Черепнина, «искусственна и выдает свое литературное происхождение».[1265] Более того, в ней «налицо политическая тенденция (извращающая историческую действительность) представить тверское антитатарское восстание 1327 г. как дело рук тверской великокняжеской власти».[1266]

Эти же мотивы звучат и в итоговом выводе исследователя. Л.В. Черепнин признает, что «далеко не все детали нарисованной… картины… безусловно достоверны. Это — опыт гипотетической реконструкции на основании не всегда бесспорной интерпретации источников. Но бесспорно… одно: освободительное движение против татаро-монгольских захватчиков, поднятое самим народом вопреки указаниям тверского князя, тенденциозно превращено позднейшими летописцами в восстание, организованное якобы этим князем».[1267]

Можно ли принять его выводы? В последнее время текстологический анализ летописных версий был проведен Е.Л. Конявской.[1268] Ее исследование фактически приравнивает возможную достоверность обеих — «княжеской» и «народной» — версий тверского восстания. А результатом соединения различных по происхождению летописных источников стала Сводная редакция повестей, сохранившаяся в Никоновской летописи.[1269]

Текстологические наблюдения Е.Л. Конявской представляются чрезвычайно важными для понимания социальной природы и общей оценки антитатарских выступлений как в Твери, так и в Северо-Восточной Руси в целом. Они позволяют внести существенные коррективы в трактовку восстания, предложенную Л.В. Черепниным и поддержанную другими исследователями. В свете выводов Е.Л. Конявской становится ясно, что разноаспектность в изложении летописями событий 1327 г. не противоречит достоверности отраженных в них социальных коллизий. Нет необходимости противопоставлять их и искать проявления тенденциозности и недостоверности: обе версии вполне согласуются друг с другом, что чутко уловили еще составители Никоновского свода.[1270] Приведем этот рассказ.

«Прииде во Тверь посолъ силенъ зело царевичь Щелканъ Дюденевичь изо Орды, отъ царя Азбяка; бе же сей братаничь царю Азбяку, хотя князей Тверскихъ избити, а самъ сести на княжении во Твери, а своихъ князей Татарскихъ хотя посажати по Рускимъ градомъ, а христианъ хотяше привести въ Татарскую веру. И мало дней пребывшу ему во Твери много зла сотворися отъ него христианомъ; и приспевшу дню тръжествену, а ему хотящу своя творити въ собрании людей, уведевъ же сиа князь велики Александръ Михайловичь, внукъ Ярославль, и созва Тверичь, и вооружився поиде на него; а Щелканъ Дюденевичь съ Татары противу его изыде, и съступишася обои въсходящу солнцу, и бишася весь день, и едва къ вечеру одоле Александр, и побежа Щелканъ Дюденевичь на сени, и зажгоша подъ нимъ сени и дворъ весь княже Михаиловъ, отца Александрова, и ту згоре Щелканъ и съ прочими Татары. А гостей Ординскихъ старыхъ и новопришедшихъ, иже съ Щелканомъ Дюденевичемъ пришли, аще и не бишася, но всехъ ихъ изсекоша, а иныхъ изстопиша, а иныхъ въ костры дровъ складше сожгоша. Слышавъ же сиа царь Азбякъ Ординский, и разгореся яростию велиею зело, и во мнозе скорби и печали бысть о братаниче своемъ Щелкане, и рыкаше аки левъ на Тверскихъ князей, хотя всехъ потребити, и прочее всю землю Русскую пленити, и посла на Русь по князя Ивана Даниловича Московьскаго».[1271]