Руны Вещего Олега

– Что, брат Евстафий, – на греческом заговорил могучий трапезит, обращаясь к Устойчивому, – ты думал, что страх за жизнь моей любимой и её семьи сделает из меня послушного раба, ты правильно рассудил для грека, но я теперь более Божедар, чем Дорасеос, я решил по-другому… Помнишь, как нас учил Панфилос: «Из самого безвыходного положения один выход у трапезита есть всегда, причём такой, который ему никто перекрыть не может, – это смерть». – Он шагнул к лежащему у стены и наполовину придавленному телом молодого трапезита Евстафию. И в сей миг ощутил какое-то движение сзади… Нежданно горячо и остро ударило в спину, перехватило дыхание, ещё успев обернуться, заметил мелькнувший в дверном проёме стан Мутного. – Таки подстраховался ты, Евстафий… – проговорил, задыхаясь, Божедар. Изо рта у него пошла кровь. Из последних сил он бросил отравленный кинжал в полнотелого, и красные сумерки поглотили сознание.

Мутный, умело метнувший клинок в спину Божедара, увидев, что тот упал, в два прыжка оказался подле Евстафия.

– Жив? – спросил он, освобождая старшего и бегло его осматривая.

– Кажется, – стирая сочащуюся из чела кровь, обессиленно проговорил полнотелый. – Ты подоспел как нельзя кстати, ещё миг – и отравленный кинжал торчал бы не в его плече, – полнотелый кивнул на труп, – а в моём сердце или глотке.

– А ты просчитался, Устойчивый, – ехидно ухмыльнулся, по своему обыкновению, Мутный, поднимая Евстафия, – если бы не начал пугать Дорасеоса, то он бы спокойно сделал своё дело, я уверен. А теперь что? – кивнул на тело могучего воина молодой трапезит, явно наслаждаясь неблаговидным положением своего наставника.

– Выбираться надо отсюда, и поскорее, – прокряхтел Устойчивый, – каждый миг дорог, скоро все пути перекроют. Да, моя промашка, не просчитал я его, не просчитал…

Они уже двинулись было к двери, когда, что-то решив про себя, Устойчивый подобрал дорогие ножны отравленного кинжала и, самолично вытащив клинок из плеча трупа, осторожно вложил его в ножны.

– Теперь пошли.

Перед тем как покинуть двор, он повелел Мутному проверить переулок.

– Тихо, как в некрополе, – доложил тайный воин.

– Пошли, вон туда, за угол, – указал полнотелый.

Они свернули туда, где к самому переулку подбирался овраг. Старший, заглянув вниз, приказал:

– Спускайся, я тебя поддержу, а потом ты меня подхватишь, чтобы я не улетел на самое дно и не пропорол мои пышные бока о сучки и коряги.

Когда они, тяжело дыша, наконец оказались на дне оврага, отряхиваясь и оглядываясь по сторонам, Устойчивый вдруг внимательно посмотрел наверх, будто заметил нечто в вершинах почти сомкнувшихся над их головой деревьев.

– Что это? Не может быть! – округлив очи и отступая на шаг, проговорил он по-гречески.

– Где? Там, где мы спускались? Да я ничего не…

Отравленный клинок вошёл в запрокинутую шею молодого трапезита почти по самую рукоять, которую крепко сжимал Евстафий.

– Не было никакого моего просчёта, брат, просто все героически погибли в схватке с коварными колдунами и язычниками, чуток не хватило нам Христовой помощи, самую малость… – по своему обыкновению, криво усмехнулся Устойчивый. Кинжал из шеи Мутного он вынимать не стал, ножны, размахнувшись, забросил в густые кусты, а сам начал продираться в другую сторону, подальше от этого места и, судя по склону дна оврага, поближе к реке. – Похоже, легат Энгельштайн, тебе сегодня тоже не повезёт, – хрипло проговорил вслух церковный трапезит. – Встреча с живым князем россов не так безопасна, как с мёртвым. И мне отчего-то не жаль тебя. Господь Всевышний, видимо, не благословил наш временный союз. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen[5], – прошептал Устойчивый на латыни и ускорил своё продвижение вниз по дну оврага.

Тело Мутного едва успело остыть на дне киевского оврага, а к Киеву с захода уже подходили воины древлянской знати и нанятые ими пришлые варяги, среди которых были и лютичи, и нурманы, и даже франки с саксами. Они схоронились в густом лесу, не доехав до Киева четверть гона.

– Здесь удобнее всего ждать сигнала от Евстафия, – пояснил Отто, – он должен прислать своего человека, как только князь Хельг будет мёртв.

Наступило время томительного ожидания, воинам запрещено было разводить костры, громко говорить и выходить из леса. Любого из местных жителей или случайных путников тут же хватали и вязали. Ни одна живая душа не должна была ведать о том, кто хоронится в лесу.

– Святой отец, может, вам лучше было остаться в Искоростене, пока здесь всё уляжется? – спросил епископа бывший боярин Аскольда Пырей, который после бегства из Киева быстро нашёл общий язык с Отто и Энгельштайном, сначала как переводчик, а потом как ловкий и сообразительный помощник, причём без главного недостатка россов – совести, которая не только была совершенно непонятна франкам, но и мешала успешно работать.

– Если мы замешкаемся, то наши братья по вере из Константинопольбурга захватят все ключевые посты и нам останется участь жалких попрошаек, – негромко, но, как всегда, убедительно ответил легат.