Румынская повесть 20-х — 30-х годов

XVIII

— Все сказала, касатка. Что скрывать? Только хуже. Все сказала: так, мол, и так. А она только слушала, а когда я кончила, как вскрикнет да на землю-то упала и заголосила.

А мать-то ее как услышала, так тут же и прибежала. Как не прибежать? А Войка-то плачет, убивается. Камень и тот бы не выдержал. А мать-то ее ругается и его проклинает: «Чтоб ему пусто было, псу бешеному!» Он-то ведь, говорят, прибил ее.

— Кто?

— Да Думитру, на той неделе, когда ходил туда. Тебе, голубка, может, и не годится о таких вещах знать, да что поделаешь? Пошел да и прибил всех троих: Войку, сестру ее Ану и мать, седую женщину!.. Вот оно как. Стыд какой! Ну, дело ли это?

— А что сказала Войка?

— Ох, уж и плакала она, и плакала, а как душу-то облегчила, так и говорит: «Я, мама, к нему пойду!» — «К бешеному-то? — говорит мать. — Нет уж, пока я жива, не пойдешь». — «Нет, мама, пойду. Земля землей, а Думитру я люблю и другой не отдам…» Что тут скажешь? Перекрестилась мать, обе они успокоились, все мы вошли в дом, и меня водочкой-то и попотчевали. А когда я уходила, Войка-то и говорит мне: «Скажи барышне, что я домой возвращаюсь, и пусть она ничего не говорит Думитру». Вот какие дела-то. Все я ей сказала. Что мне было скрывать-то? Только хуже было бы. Так ведь?

— Конечно. А когда вернется Войка?

— Это уж не моя забота. Пойду я, барышня. Вот и детки меня на дороге дожидаются, мать-то у них в поле. Господь с тобой!

— Иди с богом!

Что скажет Думитру, когда увидит Войку? Я словно ощущала ту гордость, которую он почувствует, когда поймет, что одержал победу.

XIX

Прошло два дня безо всяких событий. Но сегодня, в субботний вечер, в тот час, когда усталое солнце клонится к земле, пришла Войка вместе со своей матерью.

Молчаливые, босые, с узлами за спиной, они вошли в дом.

Короткое «целую ручку», обращенное ко мне, потом с глубоким вздохом, вздохом усталости, они опустили на пол узлы и, расправляя затекшие плечи, спросили:

— Где Думитру?

— В поле.

— А этот галчонок?

— В саду с Марией.

Войка вышла во двор и крикнула: «Эй! Мария!» Пришла Мария. За ней Ион в одной рубашке с вытаращенными от удивления черными глазами. Он тоже пришел посмотреть, кто это.

Войка поздоровалась за руку с Марией, взглянула на мальчика, ухватила его за рубашку, посмеиваясь, оглядела со всех сторон и, поплевав, сказала: «Хоть на отца похож, и то хорошо! Ступай, галчонок!» и резко оттолкнула его.

Мальчик заплакал и побежал искать защиты у Марии, которая, смеясь, расспрашивала:

— Да когда же вы пришли? Надолго?

Войка не отвечала. Она вернулась в дом и, взяв мою руку, поцеловала и спросила:

— Надоела вам эта тварь?

— Нет, Войка, мальчик-то хороший.

Войка что-то с отвращением пробормотала и умолкла.

С пастбища вернулась Станка со своим стадом. Войка тут же окликнула ее:

— Ну-ка покажись! Это тебя Думитру нанял в няньки?

— Да.

— И за сколько?

— За двадцать леев… и потом одежда… еда. Ион, пошли в сад!

— Постой! И ни разу не прибил?

— Не-а… Ион, я без тебя уйду!

— О господи, и чему только тебя мамка твоя учила! А где же Думитру?

Станка, сердитая, насупленная, кивнула головой в сторону поля и коротко сказала:

— В поле.

Войка распахнула дверь и в ярости крикнула:

— Уходите, чтоб духу вашего здесь не было!

Они бросились бежать со всех ног, а когда оказались во дворе, вдали от опасности, посмеялись от души.

— Значит, у меня в доме новые люди?! Расплодились!.. А это что такое? Кто котел передвинул?

— Флоаря.

— Этого еще не хватало! Флоаря! Я ей передвину!

Хмурая, гневная, Войка подробно осматривала каждый уголок. Я видела, что она чувствует себя чужой и несчастной в собственном доме. Она устала и прилегла рядом с матерью.

Среди полной тишины, когда каждый был погружен в свои мысли, раздался жалобный, горестный стон матери:

— Уходи отсюда, дочка! Посмеются они над тобой. Пойдем домой!

Войка взглянула на нее и отрицательно покачала головой. Старуха заплакала.

— Глаза бы мои не глядели! О господи, господи!

Я спросила:

— Почему?

И услышала, как она сказала сквозь слезы:

— Лучше уходи!

Войка молчала, твердая, несокрушимая, как скала. Казалось, она готова вынести все на свете. Я сказала:

— Думитру не такой уж плохой человек.

— Может, и неплохой, да он всему дому голова. А земли-то он ей так и не дал.

Раздосадованная Войка сделала ей знак замолчать. Опять наступила тишина.

Совсем стемнело. Вернулись уморившиеся Станка и Ион. Они устроились рядышком на каком-то старом тряпье и через несколько минут уже крепко спали. Их ровное дыхание смешивалось с приглушенным плачем старухи.

Я позвала Марию к себе в комнату. После того как она зажгла мне лампу, я дала ей какое-то шитье, чтобы она не выходила к ним, оставила их одних. Я читала. Стояла полная тишина. Только изредка со стороны дороги слышался отдаленный лай или скрип телеги.

Вернулся Думитру. Он был не один, а вместе с еще несколькими мужиками. Их возбужденные голоса и смех навели меня на мысль, что явились они прямо из корчмы. Ведь была суббота…

Думитру вошел в дом один. В темноте послышалось громкое:

— Кто здесь?

Войка спокойно ответила:

— Мы.

— Кто? Войка?

— Да.

— Хм, ладно. Зажги лампу.