Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Вот что, пусть будет, как барышня говорит. Что он знает? Разве ты не видел? Военный! А бабка-то как тетю Марию на ноги поставила, — все уже думали, помрет она. А тетю Станку?

Ее муж одобрительно кивал головой. Я обрадовалась:

— Если привезешь ее, я что-нибудь малышу сошью. Как его зовут?

— Георге, — и погладил мальчика по голове.

— Вот и сошью Георге что-нибудь.

Я подошла к мальчику, чтобы его приласкать, но Георге испугался и заплакал. Его отец тут же отпустил ему затрещину, так что он упал, и прикрикнул:

— Молчи, дурень! Ты что, не слышишь? Она тебе хочет одежду сшить!

Георге, лежа на полу, плакал навзрыд.

XIV

Сегодня шел дождь.

Внезапно подул сильный и жаркий ветер. На своем пути он гнул тела испуганных деревьев и с противоположного конца поля, как из-под земли, вздымал к небу тяжелые черные облака. Потом, когда тучи заволокли все небо, с шумом стали падать крупные и редкие капли. Вдали слышались раскаты грома. Огненные змеи пронзали облака. Крестьяне, обратив лица к небу, молили: «Дай, боже, дай дождя!»

Потом вдруг, как из бешено сотрясаемого решета, яростно хлынула вода.

В один миг все краски в природе преобразились. Белесая дорога почернела, пыльные листья омылись дождем и стали зелеными и свежими, а вода все текла и текла сильнее и сильнее.

Дети, выбежав па дорогу, кружились в быстром, веселом хороводе и пронзительно кричали: «Дождик, дождик, пуще!»

*

Вот уже два дня идет частый, мелкий дождик, небо серо и мрачно. Поля и люди отдыхают. В деревне бабы, сидя на завалинке в окружении детей и собак, чинят одежду и белье, а мужики налаживают инструменты. А дождь мудро, не спеша все идет и идет не переставая.

Деревня кажется человеческим гнездом в широком поле, где до самого горизонта рассыпаны другие деревни. В одной из них мучается Войка…

…Мы чувствуем себя совсем маленькими под свинцовым небом, которое накрыло нас. Оно кажется мне таким низким, таким тяжелым, что я испуганно смотрю вверх, — вдруг оно упадет и придавит нас.

Пахнет влажной землей, тихо, хорошо.

Дождь идет мелко, терпеливо.

XV

Думитру нанял для Иона служанку. Вся деревня об этом знает: «Видно, хочет, чтоб из мальчишки барин вышел», — говорят односельчане.

Служанка — девятилетняя девочка, сирота. Ее зовут Станка. Она худенькая, белокурая, веснушчатая, с большими светло-голубыми глазами, с длинными загнутыми ресницами. Это сущая дикарка, мне еще не приходилось видеть таких детей. Когда зовешь ее, она тут же убегает, а если подходишь к ней, заслоняет лицо локтем: это движение несчастливых детей, воспитанных тумаками. Когда ей даешь поесть, она с едой уходит в сад, как собака, которая украла кость. Садится на землю и ест, быстро глотая; возвращается с пустой миской и, не говоря ни слова, ставит ее на место. Не хочет умываться и причесываться. Раз в два-три дня споласкивает лицо водой из грязной лужи у колодца. Вытирается рваной одеждой, расплетает тонкие маленькие косички, почесывается, потом растопыренными пальцами проводит по волосам и заплетает косы. Целыми часами просиживает во дворе, забившись в угол, следя за всеми. Ион ее терпеть не может. В первый же день я застигла его с палкой в руках, которой он колотил девочку, а та терпеливо сносила побои, не решаясь двинуться. Увидев меня, Ион на миг остановился, устыдившись, но потом снова поднял палку и ударил девочку. Повернулся ко мне, сказал: «Но, лошадка» и засмеялся.

Мне пришлось пригрозить, что я его тоже побью, потому что в ответ на другие угрозы он равнодушно смотрел на меня, ожидая, чтобы я ушла.

Девочка, скрючившаяся на земле почти у моих ног, смотрела на меня с удивлением и боязнью. Она не совсем понимала, что произошло и кто виноват. В ее глазах я видела страх перед побоями. Я сказала ей ласково:

— Не давай ему бить себя! Слышишь, Станка?

Станка молчала, глядя в землю, потом осторожно протянула руку к моим туфлям, потрогала их, быстро отдернула руку и застыла в неподвижности, молча, с опущенными веками, словно заснула на месте.

Станка привыкла к нам. Но разговаривает она только с волами, лошадьми и собакой. Нам она ответ чает быстрыми кивками головы. Думитру и Мария ее легко понимают, а я нет, потому что пока еще не знаю, что означают у здешних крестьян движения головой. Видимо, у них движение головой в знак отрицания или утверждения противоположно тому, что у горожан; если они хотят ответить «да», то несколько раз справа налево мотают головой, а в знак отрицания поднимают голову вверх и опускают вниз.

Вот уже несколько дней Станка пасет лошадей и волов. Она уходит с ними одна, потому что Ион отказывается идти вместе с ней, хотя отец его ругает, говоря: «Я тебе служанку для чего нанял? Бесстыдник!»

В обед Станка приходит поесть и напоить скотину. И снова уходит, а возвращается только вечером, чтобы лечь спать.

Вчера она, как всегда, ушла со скотиной на пастбище. К обеду вернулась, а вечером — нет. Волы пришли одни, лениво пощипывая траву на обочине дороги, и послушно вошли в сарай.

Думитру сказал:

— Видно, к цыганам убежала, а то куда же!