Рукотворный рай

–Скажи спасибо, что хоть зубы целы! Да живой остался! Он от тебя добрых часа два не отходил, лупил и лупил! На спине живого места нет, так что лежи на боку! Мы его теперь за версту чуем, наши дежурят, его высматривают, половина наших ушла, разбежалась после того раза. Ходить сможешь, так и мы уйдем! Нечего здесь больше делать, в следующий раз – убьет, и ничего ему не будет!

–Какое сейчас время? – спросил сиротка.

–Полдень уже, ты второй день валяешься без сознания, как этот дядька отошел от тебя, так мы тебя сюда и перетащили, присматриваем за тобой по очереди. Твои плюшки целы, мы их подобрали, а вот колоски тот дядька рассыпал по полю! Так и тряс, пока последний не вылетел. А потом, принялся за тебя! И ногами тебя давил, и кнутом, хотел коня на тебя натравить, а тот не пошел, чуть не скинул его, ну и удрал на нем! А мы спрятались, ели живые от страха, да он видать, устал! О нас забыл! Иные так и просидели до вечера, все мокрые от дождя, замерзшие. А ты крепись! Жизнь – одна.

–Спасибо вам, – произнес Егорка и уснул.

Когда он проснулся, у него разыгрался аппетит и он съел половину лепешки.

Ощупал лицо, заплывший глаз, едва дотянулся до изувеченной кнутом спины, смотрящий специально сдернул лохмотья и оголил кожу мальчика, чтобы кнут всегда достигал своей цели, поэтому голова оказалась ими прикрыта. Попробовал перевернуться, но тело не слушалось, засохшие раны стали лопаться, пошла кровь. Беспризорники принесли старого подорожника и обложили спину мальчика свежими листиками, так листики они меняли по несколько раз в день, отрывая вместе с кровью от ссадин.

Гайка оставляла глубочайшие синяки, сдирала кожу, сам кнут – борозды вдоль и поперек. От ударов сапогами затекли и опухли ноги, но сломаны не были. Ребра – целы, но помяты, грудную клетку пришлось расправить, она громко хрустнула, но встала на место, долго ещё напоминала о себе. Пальца оказались целы, губы разбиты ударом сапога. До зубов дело не дошло. Одна сломанная кость могла стоять мальчику жизни.

Снаружи лил дождь и мальчики прятались по землянкам и скирдам. Иногда сиротка просыпался, чтобы выйти в туалет, его приходилось аккуратно поднимать и выносить, так, как ноги его ещё не слушались, иногда он мочился под себя.

Так мальчик провалялся около пяти дней, пока еда не закончилась, пока ему не стало лучше и не пришла сухая погода. Время, на все эти дни словно застыло, а он, словно птенец вылупился из яйца, голый и беззащитный, потерявший свою грубую кожу и прыть.

Раны стали понемногу затягиваться.

Он заскучал, думы не думались, никакие мысли не приходили в голову, кроме, как о родном доме. Случившееся его опустошило, когда он смог полноценно ходить, ребята помогли ему. Наверное, он бы не рассказал обо всем матери, чтобы не волновать её, чтобы не беспокоить, предпочел бы молчать о своих днях на улице! Ни слова не проронил бы! Даже братьям своим бы смолчал, если бы только вернулся домой, но туда нельзя! Особенно в таком жалком виде!

–"Все-таки я уже взрослый!" – думал он, – "взрослые не плачут", – но иной раз, задумавшись об отце, или о завтрашнем дне, о том, что завтра будет нечего есть – мальчик плакал по ночам. Стараясь не выдать себя перед товарищами – тихо, спрятав лицо в лохмотья и листву, плакал.

–"Где ты, папа"? – задавался он вопросом, -"там ли на небе? Слышишь ли ты меня"?

Мальчик явился для них героем! Без страха и испуга, оставшись наедине с чудовищем, воплощенным в виде смотрящего, он выжил.

Тогда он увидел в глазах окружающих его людей уважение, то было первое уважение к нему, первое в его жизни! Он понял его, он осознал его и прочувствовал всем телом.

О полях пришлось забыть, и уйти в город, где вид его избитый и униженный вызывал у прохожих жалость, и они стали вдруг щедры до поры до времени, пока раны на лице не зажили, но душевные раны так ещё и не затянулись – они заживали долго-долго…

Так, в город пришла зима, застав впервые мальчика на улице, но не в последний раз.

Глава 15.

Собравшиеся у костра замолчали. То было немое молчание. Никто не решался его нарушить, в нем было что-то сильное, что-то из воспоминаний, из далекого прошлого.

Молчание длилось долго, и мальчику стало не по себе от этого, словно он сболтнул что-то лишнее, стеснительное и глупое, но присмотревшись к задумчивым лицам, ели заметным при тусклом свете углей, он понял, что было причиной тишины.

–Человек хуже животного, – произнес старик, – выходит, что звери не мучают друг друга, а человек человека мучает. Получается, даже ниже самого гнусного животного стоит. Был у нас барин, в мою молодость, любил на коне мелочь гонять, одним страхом гонял, барин как-никак! Иной раз гнутом по воздуху, как щелкнет, по ушам, как вдарит, страху то бывало! А я мал был, да в слезы! А он смеяться, смешно ему мол, было! Потом, конечно, он свои шутки бросил, а в семнадцатом году, да помер! И чего он добился своими шутками? А тут случай особый, человек сейчас ожесточился, офанател сдуру! Мол, идеология у него появилась, хотя вши те же остались, без идеологии!