Росстань

— Ты чего такой злой? — спросил Иван Северьку, когда они остались вдвоем. — Что все сразу в коммуну не кинулись? Я иного и не ожидал. Если жизнь у нас наладится, многие еще придут к нам, попросятся. Лиха беда — начало.

— Да Федька-то Стрельников чего отсиделся? Сегодня же пойду, морду набью. Комсомолец тоже.

— Остынь, — сказал Лапин. — Не горячись. С Федькой маленько посложнее, — Иван встал, открыл дверь — нет ли кого, — вернулся к столу. — Можно ли контрабандиста в коммуну принимать? — прищурил он глаз.

Лицо у Ивана грубое, в резких морщинах.

— Не будет он у меня больше за границу шастать. Это я обещаю, — у Северьки вздрагивают крылья носа.

— Федька, видно, к легкой жизни привыкать стал.

— Отучу, парень-то ведь он наш, свойский. И революции преданный.

— Преданный-то преданный. Только он, по-моему, революцию по-своему понимает.

Не хочется Северьке такие слова о своем друге слушать, а приходится.

Северька прикрутил у лампы фитиль и дунул на огонь. В классе стало темно, и только окна четко проступали: светлей за окнами.

Вышли на крыльцо. После прокуренного класса морозный воздух удивил чистотой, свежестью. Остро смотрели с темного небосвода звезды. Смотрели строго, не мигая.

Северька отыскал Федьку дома.

— Я знал, что ты придешь, — встретил Федька друга. — Заходи, садись.

— Ты контрабанду должен бросить, — Северька остался стоять у порога.

— Вон ты как, — встал и Федька. — Ну-ну, говори.

— Все сказал.

Федька начал медленно краснеть, но вдруг улыбнулся.

— Смотри-ка, ругаться прибежал…

— Да не ругаться…

— Надо мне за границу ходить. И не заводи ты этот разговор больше. Надо мне там бывать, понимаешь?

Северька так и не сел. Прилипший к валенкам снег медленно таял — на полу сырое пятно.

— Понимаю. Легкого заработка ищешь? Хоть ты мне и друг, а еще скажу: гнать тебя надо из комсомола. Шкурничать взялся.

Федька ответил непонятно:

— Я, может, ради дружбы и хожу на ту сторону.

Из горницы выглянула Костишна.

— Поругай, поругай его, Северьян. Боюсь я, когда он уходит за Аргунь. Корысть небольшая, а страху…

— Молчи, мать.

— Ай не правду говорю? — взъелась Костишна. — Не надо нам такого прибытку! Боюсь я.

Федька нахлобучил папаху, рывком надел полушубок.

— Куда ты?

— Вот это вечно: куда, куда? Коня накормить.

Северька пошел следом.

Большими деревянными вилами Федька бросил через жердинник охапку остреца, подошел к коню, огладил его шею.

— Будем мы с ним за Аргунь ходить до тех пор, пока с Пинигиным не рассчитаемся. И потом будем.

— Знаешь, где он живет? — внутренне подобрался Северька.

— Знаю. Все знаю. И не мешай ты мне, Христа ради.

— Почему не вдвоем?

— Нельзя тебе, комсомольскому секретарю. Да я и один справлюсь.

Верный друг Федька.

— Может, теперь сядем?

Уютно хрустнул травой конь.

— Сядем.

Мороз пробирался под полушубок, покалывал в кончиках пальцев, обтягивал скулы. Выглядывала Костишна:

— Идите в избу! Ознобитесь!

Но парни отмахивались:

— Сейчас придем.

Хороший Федька парень, но дури у него много в голове. Говорит, что после того, как рассчитается с Пинигиным, все равно будет ходить за границу. Интересно это, видите ли, ему. Без контрабанды, без коня, одной работой жить скучно. А потом — это по Федькиным словам — кто из слабосильных хозяев имеет лаковые сапоги, голубые шелковые шаровары, достаток на столе? А он, Федька, имеет.

— Не нравится мне, как ты живешь, — вздохнул Северька.

У Стрельниковых уже разбирали постель, готовились спать, когда во дворе залаяла собака, заскрипели ворота.

— Кого это несет на ночь глядя? — удивилась Костишна, прилипнув к темному окну.

В сенях заскрипели половицы, чьи-то руки шарили по двери. Федька толкнул дверь, впустил в избу мужика в коротком полушубке, в серых валенках. Незнакомый мужик. Обличьем нерусский.

— Здравствуйте, хозяева, — сказал вошедший.

А для Федьки мужик оказался знакомым. Назвал он его Петром, заулыбался, пригласил раздеться, позвал к столу.

Костишна лучину стала щепать. Для печки. Федька в кладовку побежал — гость приехал, хоть и незваный, а гость. Гость в дом — Бог в дом.

Костишна никогда не видела этого мужика, но приехал он откуда-то сблизи. Она даже во двор выходила, смотрела коня. Свежий конь, мало на нем сегодня ездили.

Костишна не выдержала.

— Откуда будешь, мил человек? Не знаю, как тебя звать-величать. Нездешний, видно?

— Нездешний, мать, нездешний. А зови вон как Федор, Петром. Неразговорчивый гость.

— Коня расседлать?

— Ничего не надо. Уеду я скоро.

— Да куда же на ночь глядя ехать? Ночуй до утра.

Хороший вроде человек этот нерусский Петр, ладный, обходительный. Только Костишне неспокойно. Не с пустым ведь он приехал, а разговаривает так, ни о чем. Таится, видно.

Гость чаю напился, поблагодарил и ехать собрался. Костишна опять к нему подступает:

— Куда же на ночь-то?

А Федька молчит. Гостя не удерживает. Только проводить собрался за ворота. Хоть парень надел унты на босу ногу, а пробыл во дворе долго. Вернулся красный и сразу — к печке.

— Кто это? По чо приезжал? — подступила к нему мать. — Чует мое сердце, за неладным.