- Увы мне - мой бочонок осушили в незапамятные уже времена. И да - первый раз меня выдали замуж в пятнадцать. А к семнадцати - я в первый раз овдовела: у нас, в приграничье, с этим делом быстро.
- Прости дурака.
- Да что ж тут прощать-то? Это жизнь...
- Послушай... Я иногда болтаю во сне... Я ничего такого не?..
- Если тебя интересует, не называл ли ты меня спросонья ласковыми именами каких-то предыдущих своих женщин - нет, не называл, - опять рассмеялась она. - Но пару раз и вправду начинал что-то бормотать: какие-то цифры... или даты... Да что с тобою, хороший мой?
- Ничего. А что такое?
- Ты вдруг стал... как каменный. Я что-то сказала не так? или сделала?
- Да нет, - соврал он, - просто лег плохо.
- Рану твою растревожили?
- Чуток. Не бери в голову - и чтоб мне всю жизнь вот так вот
В окошко осторожно постучали.
- Ну их всех в пень! - прошептала ему на ухо Ирина. - Нету нас тут, правда?
- Ага! Мы сейчас возлежим в Эдемском саду... объевшись яблок. А что не зъили, то понадкусали.
Стук повторился - уже настойчивей.
Ирина выругалась - кратко, энергично и образно, как и надлежит
- Ты лежи - я сейчас. И продолжим!
Господи боже, что я творю, безнадежно подумал он, тщетно пытаясь укрыться от недоутопленной в старке совести в темноте за сомкнутыми веками.
- Эй! - окликнули извне. - А как я тебе при солнышке?
В косом утреннем луче, падающем из низкого оконца, перед ним предстала беломраморная италийская статуя - из тех, что ему довелось повидать в Риге, и на которые категорически противопоказано глазеть солдатам. Только вот не бывает у статуй такого восхитительного солнечно-золотистого пушка под мышками, а здесь можно было зарыться в него, и снова вдохнуть ее запах, и снова сойти от него с ума.
Да! Да!! Да!!! Да! - Да! - Да! - Да! - Да! - Да! - Да! Да. Да...
- А можно мне чуток покапризничать, хороший мой?
- Да можно и не чуток, хорошая моя!
- Там на столе, за печью, ендова с квасом. Пить хочется ужасно, а встать уже сил никаких нету.
- Эх, жаль, что квас тот не охраняет какой-нибудь Змей-Горыныч, или хотя бы сорок разбойников! - ухмыльнулся он, натягивая подобранные с полу портки (ибо лицезрение обнаженной девушки и голого мужика - вещи сугубо разные).
- Там, кстати, на столе еще и записка, это ж как раз тебе принесли. Пан Григорий кланяется и просит заглянуть, как улучишь минутку.
О-па! - вот ведь накликал... Или наоборот - ему реально свезло? Ведь не покинь он сейчас ее объятия, отправляясь за той ендовой - и она опять, как перед тем, безошибочно ощутила бы чудесным,
На крылечке избы, где квартировал Горыныч, двое его подчиненных играли в "камень-ножницы-бумагу": скорость реакции обоих впечатляла.
- У себя? - поинтересовался Серебряный после обмена приветственными кивками.
- Проходи. Ждет.
Тут как раз замаячил в дверях и сам ящер:
- Ого! - залюбовался он князевой персидской саблей: косые солнечные лучи, зажигая рубины на ножнах, облекали ее сплошным огненным ореолом. - Не позволите ль наконец разглядеть вблизи
- Сделайте одолжение, - усмехнулся князь, расстегивая перевязь; приказ "Сдать оружие" был отдан во вполне корректной форме.
- Да, убедительно, - вынес экспертное заключение контрразведчик, примерив рукоять к ладони и полюбовавшись морозными узорами на дамасском клинке. С затаенным вздохом вернул чудо-оружие хозяину и сделал знак: давай, мол, за мной.
- В каком смысле - убедительно? - поинтересовался князь, проходя следом за ним в горницу.
- В том, что за эдакой штукенцией и впрямь можно было вернуться, рискнув башкой. Я бы, пожалуй, рискнул!
Уселся за колченогим столом с лукошком ягод посередке, сделал приглашающий жест - "Присоединяйтесь, князь, присоединяйтесь!" - и произнес со всей задушевностью:
-
-
- Вон там крынка с квасом, угощайтесь. А вот крепкие напитки вам сегодня противопоказаны.
- Шпионам не положено? - ухмыльнулся князь-перебежчик.