Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Но с введением в действие «Правил» и курсовой системы ежегодные экзамены приобрели совершенно иную функцию. Теперь требовалось зачитывать студенту каждый год пребывания в университете (чтобы в итоге подтвердить предписанный трехлетний срок), а для этой цели как раз и подходил публичный экзамен. Его сдача превратилась в условие допуска студента к слушанию лекций следующего курса, без чего год посещения не засчитывался, и провалившийся на экзамене должен был повторно посещать тот же курс. Такая участь могла даже постигнуть всех студентов курса: так, решением попечителя из-за расстройства в период эпидемии холеры в Москве обычного хода лекций были отменены экзамены за 1830/31 учебный год, и студенты остались на прежних курсах «на второй год». В следующем 1831/32 учебном году курсовая система больно ударила по судьбе М. Ю. Лермонтова: переезжая из Москвы в Петербург, он не явился на экзамены, вследствие чего этот год пребывания в Московском университете ему не был зачтен (как и предыдущий «холерный» год), а в Петербургском университете Лермонтову предложили вновь слушать лекции с первого курса. В итоге поэт был вынужден оставить университетскую учебу.[1164] В том же 1831/32 году новый помощник попечителя Московского университета Д. П. Голохвастов, решив присутствовать на публичных экзаменах в качестве представителя высшей власти, много способствовал тому, чтобы студенты из аристократических семей, которые вели неодобрявшуюся начальством рассеянную светскую жизнь, были «срезаны» и оставлены повторно на первом курсе.[1165] И лишь 12 мая 1834 г. были утверждены «Правила для годичных экзаменов студентов Московского Университета», четко формализовавшие процедуру перехода с курса на курс: для этого требовалось набрать определенное количество баллов на экзаменах по предметам, прослушанным в текущем году.[1166]

Итак, начиная со второй половины 1810-х гг. в правительственной политике были предприняты большие усилия, чтобы нейтрализовать влияние немецких университетских образцов на российскую систему высшего образования. В конечном счете, это отчасти удалось, внеся немалые расхождения между последующим развитием университетов в России и Европе.

Но тем не менее даже в эту эпоху существовала и точка непосредственного пересечения российского и немецкого университетских пространств. Речь идет о Дерпте, без упоминания которого картина университетов Российской империи 1810—20-х гг. была бы принципиально неполной.

В 1833 г. Сергей Семенович Уваров (1786–1855, министр народного просвещения в 1833–1849 гг.) в отчете об обозрении Дерптского университета так охарактеризовал его главную черту: «Это немецкий университет посреди немецких губерний».[1167] Действительно, в течение всей первой четверти XIX в. Дерптский университет, с одной стороны, сохранял значительную обособленность от остальной системы российских университетов (хотя на ее возникновение и оказал очень сильное воздействие), а с другой стороны, был открыт немецкому университетскому пространству, фактически являясь одной из его частей. 83 % профессоров и преподавателей Дерпского университета первой четверти XIX в. были немцами, причем лишь около одной трети среди них составляли прибалтийские немцы, а остальные являлись уроженцами Германии. 73 % ученых, занимавшихся преподаванием в Дерпте, получили высшее образование в немецких университетах, и лишь постепенно к ним добавлялись в качестве второго фактора, определявшего прирост преподавателей, собственные выпускники Дерптского университета.[1168] Уроженцы центральных губерний России, а тем более носившие не немецкие, а русские фамилии, составляли среди дерптской профессуры в течение всей первой половины XIX в. единичные исключения.[1169]