Россия бунташного века: cкандалы, интриги, расследования

Начали расспрашивать губного старосту. Староста подтвердил, что допрашивал Треньку об этом случае. Онуфреев дал катастрофически мало информации: на каком дворе он останавливался, он не помнит, и лопян он не знает, и как их звали — тем более. Но Тренька настойчиво просился в Москву (обычная практика для сидельцев — сказать: «Слово и дело государево» и требовать этапирования в столицу, чтобы дело государственной важности разбирали там — глядишь, по дороге удастся сбежать) — повод был хороший, можно было играть на чувстве тревоги, усиливавшейся в течение времени из-за непрекращающегося голода. Треньку велели накрепко пытать, чтобы выбить показания, а он разболелся и помер — уж непонятно, от чего, потому что «пытать накрепко» — не просто фигура речи.

А после Онуфреева с тем же заявлением пришел и Шпенок — не сказав ничего нового, только пересказывая версию Треньки. Его и слушать не стали: иди мол, и без тебя всё знаем.

По Галичу был объявлен сыск ведунов — опросили все население и города, и уезда. Колдунов не нашли.

Если вы думаете, что дальше я буду складно продолжать эту историю, то нет: с этого момента в документах зияет провал — они просто не сохранились, из истории выпал кусок. Так что переходим сразу к развязке, пропуская основное действие.

Каким-то образом власти вышли на Иванко Лопенина с женой Офросеньицей, которые якобы по дружбе принимали у себя лопян (лопарей). По адресу, где якобы останавливались лопари, была направлена «группа захвата» страшных колдунов, но никого там не обнаружили. Не обнаружили и Лопениных — там жил Докучайка Серебряник с женой Офросиньицей (да, имя совпадало). Представляете, живут себе люди, переехавшие в Москву из Новгорода лет 20 назад, торгуют серебром, и тут приходят к ним с обвинением в государственном преступлении — а всем понятно, чем это может грозить. Докучайка, конечно, отрицает: «А лопяне на двор к нему Докучайку, и к жене его николи не прихаживали и молока из грудей не купливали и никакого ведовства он от лопян и ни от каких людей не слыхал. И Треньки Онофреева не знает».

Показания Офросиньицы идентичны показаниям ее мужа, кроме — укол в сердце — одного уточнения: «Да и детей у нее, Офросиньицы, по нынешней 111-й год не бывало. А на сем лете был у ней один робеночек — и тот умер». В такие моменты я очень жалею, что не могу увидеть своих героев: как произносила это «один ребеночек — и тот умер» Офросиньица, которую обвиняют в том, что она своим грудным молоком якобы способствовала колдовству?

Так эта история и закончилась — лопарей не нашли. Скорее всего, это была придумка сидельцев, желавших найти способ сбежать или надеявшихся на удачное стечение обстоятельств (в Москве могли оказаться какие-нибудь несчастные лопари, попавшие под раздачу), благодаря которому царь их освободит за нахождение причины страшного мора как спасителей.

Часть V Культура

Из этой части вы узнаете о том, как в России появились стихи и почта, переводились иностранные книги и кто назывался лицедеем.

Глава 1. Все прочее — литература

Давайте отвлечемся от ужасов и поговорим о прекрасном.

Было бы странно полагать, что век потрясений не затронет область художественного слова. Вопрос в том, в какой степени изменится эта область и в каких аспектах: читательских или писательских практик, восприятии текста, субъектах письма, жанровой парадигме.

XVII век изменил почти все.

«В древнерусский период текст предстает как essentia, с XVII в. и в Новое время он воспринимается как existentia»[15]. Так, в Средние века текст понимался как «явленность сущности», его критика немыслима, поскольку создание текстов — прерогатива божественного сознания, человек лишь орудие, скриптор. Текст — это традиция, как «от отцов пошло», и переделывать его невозможно априори. Однако начиная с XVII в. в русской культуре бытует и другая идея текста: «Всякий текст относителен, его можно критиковать, соотносить с другими текстами, каждый раз новыми; он всего лишь источник информации, которую достаточно поверхностно знать и не обязательно глубинно ведать, достаточно проговорить известное. Теперь текст не перерабатывается — теперь пишется новый текст»[16].