Роковое совпадение

Я смотрю на дверь, просто смотрю на дверь, в любой момент из нее может выйти священник. Кровь стучит в висках, я не слышу, что говорит Калеб. Я должна его увидеть. Я слышу только, как шумит кровь. Он войдет в эту дверь.

Когда поворачивается ручка двери, я перестаю дышать. Когда дверь открывается, первым появляется судебный пристав, время останавливается. А потом весь зал пропадает, остаемся только я и он — а Натаниэль связывает нас, как клей. Я не могу смотреть на него, но и отвернуться не в силах.

Священник поворачивает голову и безошибочно находит мои глаза.

Не произнося ни слова, он как бы говорит: «Отпускаю тебе грехи твои».

И от мысли, что это он отпускает мне грехи, внутри меня что‑то ломается. Моя рука опускается в сумочку, и почти с обыденным равнодушием я позволяю всему случиться.

Вам знакомо такое чувство, когда вы понимаете, что видите сон, даже когда спите? Пистолет, словно магнитом, тянет, пока он не оказывается всего в нескольких сантиметрах от его головы. В этот момент я нажимаю на спусковой крючок, не думая о Шишинском, не думая о Натаниэле. Даже не думая о мести.

Одно слово зажато у меня между зубами:

«Нет».

— Нина! — шипит Фишер, наклонившись к моему лицу. — Вы как?

Я недоуменно смотрю на него, потом на обескураженных присяжных.

— Да… простите.

Но мысленно я еще там. Я не ожидала отдачи от пистолета. На каждое действие будет и соответствующее противодействие. Убьешь человека — тебя ждет наказание.

— Вы сопротивлялись, когда приставы навалились на вас?

— Нет, — бормочу я. — Я просто хотела знать, что он мертв.

— А когда детектив Дюшарм отвел вас в камеру?

— Да.

— Вы ему что‑то говорили?

— Что у меня не было выбора. Я должна была это сделать.

Что, в свою очередь, было сущей правдой. Тогда я сказала это, чтобы меня считали сумасшедшей. Но заключения психиатров фактически не противоречили действительности: я не контролировала свои действия. Они только ошибаются, полагая, что это значит, будто я безумна. Мой поступок — не психическое заболевание, не психотический срыв. Это инстинкт.

Фишер выдерживает паузу.

— Через некоторое время вы узнали, что вашего сына изнасиловал не отец Шишинский. Что вы почувствовали?

— Хотела, чтобы меня посадили в тюрьму.

— Вы и сейчас так думаете? — спрашивает Фишер.

— Нет.

— Почему?

В этот момент мой взгляд падает на стол защиты, где сейчас нет ни Фишера, ни меня.

«Заброшенный город», — думаю я.

— Я сделала то, что сделала, чтобы защитить своего сына. А как я смогу его защитить, если меня не будет рядом с ним?

Фишер многозначительно смотрит на меня:

— Вы намерены еще когда‑либо подменять закон своими желаниями?

Я знаю, что он хочет от меня услышать. Я знаю, потому что именно эти слова хотела бы услышать от свидетеля в решающее мгновение. Но я уже достаточно себя обманывала. Не стану кормить ложью и присяжных.

— Я хотела бы вам пообещать, что больше никогда… но это будет неправда. Я думала, что знаю этот мир. Думала, что могу его контролировать. Но когда человек думает, что держит жизнь под уздцы, именно тогда она вероятнее всего и ударяет его под дых… Я убила человека. — Слова обжигают мне язык. — Не просто человека, а удивительного человека. Невиновного человека. И этот груз останется со мной навсегда. И, как любой груз, с каждым годом он будет становиться все тяжелее и тяжелее… только я никогда не смогу от него избавиться, потому что он стал частью меня. — Я повторяю, повернувшись к присяжным: — Я хотела бы пообещать вам, что больше никогда не совершу ничего подобного, но, с другой стороны, я никогда не думала, что вообще на такое способна. И оказалось, что я ошиблась.