Роковое совпадение

Патрик кивает. «И не ты один», – думает он.

– Присяжные не вынесли единогласного решения? – Я качаю головой. – Нет, Фишер, еще раз я этого не переживу. Вам ли не знать, что со временем суд не становится лучше!

– Вы думаете как прокурор, – увещевает Фишер, – только на этот раз вы правы. – Он поворачивается к окну, у которого стоит. – Я хочу, чтобы сегодня вечером вы кое о чем поразмышляли.

– Например?

– Отказаться от суда присяжных. Я переговорю с Квентином утром, если вы согласны. Посмотрим, захочет ли он, чтобы приговор выносил судья.

Я недоуменно смотрю на адвоката:

– Вам ли не знать, что мы выстроили свою защиту на эмоциях, а не на статьях закона. Присяжные могут оправдать меня, руководствуясь эмоциями. Но судья всегда следует букве закона. Вы спятили?

– Нет, Нина, – серьезно отвечает он. – Равно как и вы.

Ночью мы лежим в постели, и полная луна давит на нас всем весом. Я рассказала Калебу о разговоре с Фишером, и сейчас мы оба смотрим в окно, как будто на небе появится ответ, начертанный звездами. Я хочу, чтобы Калеб потянулся через эту огромную кровать и взял меня за руку. Мне нужно верить, что между нами не сотни километров расстояния.

– И что ты думаешь? – интересуется он.

Я поворачиваюсь к мужу. В лунном свете его профиль очерчен золотом – цветом отваги.

– Я больше не принимаю решения одна, – отвечаю я.

Он приподнимает на локте и поворачивается ко мне:

– И что будет?

Я сглатываю, пытаясь говорить так, чтобы голос не дрожал.

– Судья признает меня виновной, потому что по закону я совершила преступление. С другой стороны… я, вероятно, получу не такой большой срок, как получила бы, если бы вердикт вынесли присяжные.

Внезапно лицо Калеба наклоняется над моим:

– Нина… ты не можешь сесть в тюрьму.

Я отворачиваюсь, чтобы он не видел слез, сбегающих по моим щекам.

– Я знала, на что иду.

Его руки сжимают мои плечи.

– Ты не можешь. Просто не можешь.

– Я вернусь.

– Когда?

– Не знаю.

Калеб зарывается лицом мне в шею и громко втягивает воздух. И я тут же цепляюсь за мужа, как будто сегодня между нами стерты все расстояния, потому что завтра мы будем слишком далеко друг от друга. Когда он входит в меня, я вонзаю ногти в его плечи, пытаясь оставить память о себе. Наша близость похожа на насилие, между нами бушует столько эмоций, что воздух, кажется, звенит. А потом это, как и все в мире, заканчивается.

– Но я люблю тебя, – говорит Калеб дрогнувшим голосом, потому что в идеальном мире это слово может все оправдать.

Ночью мне снится, что я погружаюсь в океан, от волн у меня мокрый подол ночной сорочки. Вода холодная, но не такая ледяная, как обычно бывает в Мэне, а пляж внизу – гладкая полоска песка. Я продолжаю идти, даже когда вода достигает коленей, а сорочка липнет к телу, как вторая кожа. Продолжаю идти, когда вода уже достигает шеи, подбородка. Когда я уже ухожу под воду, то понимаю, что сейчас утону.

Сначала я сопротивляюсь, пытаясь распределить оставшийся в легких воздух. Легкие начинают гореть – под ребрами огненный круг. Перед широко распахнутыми глазами чернеет, ноги тяжелеют, я лечу в никуда. «Вот оно, – думаю я. – Наконец-то».

От осознания неизбежного я опускаю руки, ноги безвольно подкашиваются. Я чувствую, как мое тело тонет. Меня заполняет вода, и я оказываюсь свернувшейся калачиком на песчаном морском дне.

Солнце похоже на дрожащий желтый глаз. Я встаю и, к своему удивлению, с легкостью шагаю по дну океана.

За час, что я сижу у сына на кровати и смотрю на него спящего, Натаниэль даже не шелохнулся. Но когда я, больше не в силах сдерживаться, касаюсь его волос, он поворачивается и спросонья смотрит на меня.

– Еще темно, – шепчет он.

– Знаю. Утро еще не наступило.

Я вижу, как он решает для себя эту загадку: что заставило меня разбудить его среди ночи? Как ему объяснить, что, когда мне представится следующая возможность полюбоваться, как он спит, он скорее всего уже будет занимать в длину всю кровать? Как объяснить, что, когда я вернусь, мальчика, которого я оставила, больше не будет?

– Натаниэль, – говорю я дрожащим голосом, – мне нужно уехать.

Он садится на кровати.

– Мама, тебе нельзя уезжать. – Он улыбается и даже находит объяснение: – Мы только-только приехали.

– Знаю. Но это не мне решать.

Натаниэль натягивает одеяло до подбородка, внезапно становясь совсем маленьким.

– Что я снова сделал не так?

Я со всхлипом хватаю сына на руки, зарываюсь лицом в его волосы. Он трется носом о мою шею, и это так напоминает мне его совсем крошечного, что становится трудно дышать. Сейчас я бы все отдала, чтобы спрятать те мгновения в сейф, как поступает скряга. Даже обыденные моменты: как едешь в машине, убираешь в игровой комнате, готовишь ужин с Натаниэлем… Они не менее восхитительны оттого, что давно стали обыденностью. И дело не в том, чем заниматься с ребенком, который примиряет поссорившихся родителей… вам просто повезло, что вы вообще можете заниматься такими простыми вещами.