Роковое совпадение

Квентин целую ночь вертелся на этом ужасном матрасе, недоумевая, какого черта присяжные тянут с вердиктом. Нельзя сказать наверняка, проиграешь ты дело или выиграешь, но – ради всего святого! – убийство ведь записано на видеопленку. Дело должно было быть совершенно простым. Однако присяжные совещаются со вчерашнего дня, прошли уже сутки, а вердикт еще не вынесен.

Он уже не менее двадцати раз прошел мимо совещательной комнаты, пытаясь телепатически заставить их поторопиться с приговором. Пристав у двери – старик, способный спать стоя. Когда прокурор проходит мимо, он перестает храпеть и принимает невозмутимый, самоуверенный вид.

– Ничего? – спрашивает Квентин.

– Крику много. Только что заказали обед. Одиннадцать сандвичей с индейкой и один ростбиф.

Разочарованный Квентин разворачивается и направляется дальше по коридору, когда сталкивается с собственным сыном, который появляется из-за угла.

– Гидеон! В чем дело?

Гидеон в суде. На секунду сердце Квентина перестает биться, как и год назад.

– Что ты здесь делаешь?

Подросток пожимает плечами, как будто и сам не может себе этого объяснить.

– Сегодня у меня нет баскетбола, решил проветриться… – Он проводит кроссовкой по полу, раздается писк. – Решил посмотреть, как это выглядит с другой стороны… и все такое.

Губы Квентина медленно расплываются в улыбке, он хлопает сына по плечу. Впервые за те десять лет, что мистер Браун находится в суде, он не знает, что сказать.

36 часов, 1560 минут, 93 600 секунд. Считайте как хотите, только ожидание в любых единицах измерения длится целую вечность. Я запомнила каждый сантиметр этого зала для заседаний. Посчитала плитки, изображенные на линолеуме, рассмотрела трещины на потолке, измерила ширину окна. Чего они там тянут?

Когда открывается дверь, я понимаю: хуже ожидания только то мгновение, когда понимаешь, что решение принято.

В дверном проеме сначала появляется белый носовой платок, за ним Фишер.

– Приговор… – Слова застревают у меня на языке. – Уже приняли.

– Пока нет.

Я обессиленно опускаюсь на стул. Фишер бросает мне платок.

– Это чтобы я подготовилась к оглашению?

– Нет, это мой белый флаг. Я сожалею насчет вчерашнего. – Он смотрит на меня. – Хотя с вашей стороны было бы любезно сообщить мне заранее о своем желании выступить с заключительным словом.

– Я понимаю. – Поднимаю на него глаза. – Не знаете, почему присяжные не спешат с оправдательным приговором?

Фишер пожимает плечами:

– Возможно, по той же причине, по которой не спешат с обвинительным.

– Да, наверное. Мне всегда удавались заключительные речи.

Он улыбается.

– А я силен в перекрестных допросах.

Мы минуту смотрит друг на друга и понимаем, что достигли полного взаимопонимания.

– А что вы больше всего ненавидите в судебном заседании?

– Ожидание, пока присяжные вынесут вердикт. – Фишер глубоко вздыхает. – Мне приходится успокаивать клиентов, которые всегда хотят, чтобы им предсказали результат, но приговор непредсказуем. Вам, прокурорам, повезло: вы либо выигрываете дело, либо проигрываете. Вам нет нужды успокаивать подзащитного, что он не отправится в тюрьму до конца своей жизни, когда вам отлично известно, что он… – Он запинается, потому что кровь отливает от моего лица. – Что ж, как бы там ни было, никто не может догадаться, каким будет вердикт присяжных.

Видя, что я не очень-то воодушевлена, он спрашивает:

– А для вас что самое сложное?

– Когда обвинение заканчивает допрос свидетелей, потому что это последний шанс удостовериться, что я представила все улики и сделала это надлежащим образом. Когда я произношу эти слова… я понимаю, что мне остается ждать, чтобы узнать, провалилась я или нет.

Фишер ловит мой взгляд.

– Нина, – мягко говорит он, – обвинение уже закончило допрос свидетелей.

Я лежу в игровой комнате на боку на ковре с буквами алфавита, запихиваю лапу пингвина в деревянную щель.

– Если я еще раз соберу эту картинку-головоломку с пингвином, – признаюсь я, – то сэкономлю присяжным силы и повешусь сама.

Калеб, сидящий рядом с Натаниэлем, который сортирует разноцветных пластмассовых мишек, поднимает на меня глаза.

– Я хочу на улицу, – хнычет Натаниэль.

– Мы не можем пойти гулять, дружок. Ждем очень важные новости о нашей маме.

– Хочу гулять! – Натаниэль с силой ударяет ногой по столу.

– Скоро пойдем. – Калеб протягивает ему горстку медвежат. – Вот, возьми еще.

– Нет!

Одной рукой Натаниэль сметает все со стола. Коробки отскакивают и летят к кубикам, пластмассовые медвежата разлетаются по углам комнаты. В результате в голове, которая сейчас пуста, потому что я изо всех сил пытаюсь ни о чем не думать, стоит грохот.

Я встаю, хватаю сына за плечи и встряхиваю:

– Нельзя разбрасывать игрушки! Ты сейчас же соберешь все до единой, Натаниэль. Я не шучу!

Натаниэль рыдает в голос. Калеб сурово смотрит на меня:

– Только потому, что у тебя нервы на пределе, Нина, нельзя…

– Простите!

Мы все трое поворачиваемся на голос от двери. В игровую заглядывает пристав и кивает нам.

– Присяжные возвращаются, – сообщает он.

– Вердикт не вынесен, – шепчет мне Фишер через несколько минут.

– Откуда вы знаете?