Роковая ошибка княгини (СИ)

– Ты же не будешь против, если я его однажды убью? – спросил он, обняв племянника за плечи. Голубые глаза дядюшки блеснули задорно, и Мишель невесело улыбнулся в ответ.

– Да я сам убью его скорее, – вздохнул он. – Зря мы её оставили, вот что.

– Мне отпуск полагается к лету. Давай попросим отпустить нас вдвоём, тебе не посмеют отказать, ты ведь у нас герой!

– Тебе, можно подумать, посмеют, – с усмешкой сказал Мишель. – На тебя и дыхнуть лишний раз боятся, князь Волконский, господин полковник, ваше превосходительство! А если серьёзно, я бы съездил. Нехорошо мы поступили, бросив её одну. Надо признаться, я безумно по ней соскучился.

– Я тоже, – вздохнул Алексей, но, так как грустить дольше одной минуты не привык, он поднял задорный взгляд на племянника и спросил с улыбкой: – А больше, Мишель, ты ни по ком не соскучился? Барышня Митрофанова, небось, вся извелась, дожидаясь своего героя! О-о, как я тебе завидую! А мне, видимо, опять придётся идти к актрискам…

Мишель рассмеялся вместе с ним и, кажется, это был последний раз, когда он смеялся. Потом состоялось сражение, кровопролитное и жестокое, во время которого Алексея ранило. Не смертельно, но тот оказался прикован к постели как минимум на месяц из-за перелома: суставы раздробило, и доктора изо всех сил старались сохранить ему ногу. При мысли об ампутации Алексей бледнел, заверяя всех, что делать этого ни в коем случае нельзя – без одной ноги он точно перестанет нравиться девушкам, но доктора попались хорошие, и ногу сумели спасти, правда, не без труда.

Вот почему Мишель вернулся один, когда получил страшное известие о самоубийстве матери. А затем он получил ещё одно письмо.

От самой Юлии Николаевны.

И не где-нибудь, а на почтовой станции по дороге в Москву, как будто она заранее знала, что он именно в этот день и в этот час поедет этим маршрутом. Вскрыв печать, Мишель принялся бегло читать и убедился, что так оно и было – она знала.

«Никого не слушай и никому не верь. Особенно отцу. Если ты читаешь эти строки, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Найди Рихтера. Он единственный знает правду. Позаботься о Катерине и Ксению, пожалуйста, не бросай! Она хорошая девушка и станет тебе достойной женой. Береги бабушку и Алексея. И не держи зла на отца, прости его, если сможешь, и – отпусти. Помнишь, ты сам говорил мне как-то: отпустить – это самое лучшее.

С любовью. Мама»

Ну и что он должен был подумать после этого письма? На наш скромный взгляд, всё было очевидно. Мать не давала развода отцу. Отец никогда её не любил. И когда она осталась одна, без защиты в лице сына и брата, Гордеев нанёс удар. Не в открытую, а подло, исподтишка, как он делал все свои дела.

Единственная загвоздка заключалась в том, что Мишель понятия не имел, кто такой Рихтер и где его искать. Но в тот момент такие мелочи его не волновали, им овладела самая настоящая ярость, требующая немедленного вымещения на ком-нибудь вполне реальном, носящим яркие рубашки, дорогие очки в изящной оправе и ухоженные усики домиком.

– Я убью его, – сказал Мишель своей бабушке-генеральше, которую навестил первым делом, приехав в Москву.

– Господи, Миша, не надо, не бери греха на душу! – прошептала генеральша, как будто и впрямь верила в то, что Мишель способен убить родного отца. Хотя, кто их знает, этих военных? Они там, поди, ещё и не на такие ужасы насмотрелись. А тут… ну, подумаешь, отцеубийство? Тем более, у самой Волконской руки чесались придушить подонка зятя.

А он даже не удосужился надеть траур! Это взбесило Мишеля ещё больше. Сидел себе, ублюдок, в плетёном шезлонге, на балконе второго этажа, потягивал сладкий ликёр и щурился на солнышко. Слава Богу, что этой его учительницы здесь не было, а то и ей бы досталось. Мишель пребывал в таком состоянии, что вполне мог забыть, что он дворянин и офицер, и женщин ему бить не положено. Но женщины женщинами, а месть драгоценному родителю никто не отменял. Пускай тоже нехорошо, пускай грех, пускай не по-христиански, однако священное негодование требовало выплеска.

И – о, боги! – с каким наслаждением он это сделал!

– Празднуешь? – спросил он с порога, не обозначив своего присутствия ни приветствием, ни стуком в распахнутую дверь. – Матушкину своевременную кончину, следует полагать?

Иван Кириллович поперхнулся ликёром от неожиданности, пролил несколько капель на себя и, взяв со стола салфетку, принялся вытирать малиновые капли со своего светлого по случаю жаркого дня пиджака.

– Миша, право слово, ну зачем так пугать?! – проворчал Иван Кириллович, спеша вытереть пятна, но напрасно – пиджак был безнадёжно испорчен. И, похоже, дорогого отца кроме этого ничего и не беспокоило. Даже возвращение сына с войны, живого и вполне здорового, к примеру.

– В моё отсутствие, как я погляжу, ты совсем потерял стыд. Красивый пиджак, отец. Очень красивый. И цвет – как раз по сезону, ведь в такую духоту совсем не обязательно рядиться в чёрное!