Мишель, покачав головой, наконец-то остановился возле каминной полки. Алексей сказал, нужно нажать на маленькую кнопку с левой стороны, замаскированную под деталь рисунка. И где же она? Потребовалось около пары минут, чтобы отыскать. Затем раздался тихий щелчок, и выдвижная панель отъехала в сторону. Тайник был совсем маленьким, как раз для того, чтобы укрыть небольшую тетрадь в твёрдом переплёте, тот самый пропавший дневник. Правда, Мишель поначалу не обратил на него внимания, с болью глядя на кровавые пятна, оставшиеся в нише. И обложка тетради тоже была в крови, четыре коротких полосы по диагонали, след от пальцев. Это была кровь его родной матери, и от осознания этого Мишелю сделалось вконец невыносимо. Однако дневник Юлии Николаевны он всё же взял, преступая через собственные чувства, преисполненный решимости довести дело до конца, как бы тяжело это ни было.
Первая запись была датирована 1910-м годом, что поначалу Мишеля расстроило. Пять лет назад, слишком рано! Вряд ли матушка стала бы описывать события двадцатипятилетней давности специально для любимого сына, который будет искать ответы после её смерти. Она ведь вовсе не собиралась умирать! Однако зачем-то она спрятала этот дневник, значит, что-то в нём было? И Мишель продолжил перелистывать страницы, в то же время коря себя ещё и за то, что так бесцеремонно вторгается в личную жизнь Юлии Николаевны. Читать чужие дневники некрасиво, но, чёрт возьми, что делать, если это единственная возможность узнать правду?
Однако страниц через пять ему стало уже не до этических размышлений. Вскинув брови, он принялся перечитывать заветные строчки, написанные знакомым почерком матери, перечитывать ещё и ещё, снова и снова, будто с десятой попытки прочитанное станет яснее или обретёт какой-то иной смысл. Увы, слова оставались те же самые, что и минуту назад, когда его взгляд споткнулся о знакомые имена. Тогда Мишель с шумом захлопнул дневник, растерянно перевёл взгляд за окно и упавшим голосом произнёс:
– Господи, нет, только не это…
Глава 32. Дружинин
Вся обратная дорога больше походила на кошмарный сон. Саша смотрела в сторону, обняв себя за плечи и содрогаясь от какого-то странного внутреннего холода. Платьё её давно высохло, да и на улице было тепло, но ее тем не менее била крупная дрожь.
«Всё не могло закончиться так, не могло! – думала она, стуча зубами, то ли от холода, то ли от нервов. – Господи, это слишком жестоко!»
Ещё хуже сделалось, когда Мишель без малейших раздумий снял с себя пиджак и накинул на её плечи, заметив, как она дрожит. Ещё бы обнял, да к себе прижал, право слово! И он думал, эта его забота её успокоит?!
Какой теперь в ней смысл, если жизнь её кончена, кончена! А запах его одеколона по-прежнему сводил с ума, вопреки здравому смыслу, вопреки её желанием, он продолжал действовать на Сашеньку на подсознательном уровне. И за это она ещё больше себя презирала. Когда они подъехали к Остоженке, Саша, не скрывая своего облегчения, вернула Мишелю пиджак и спрыгнула с подножки экипажа прежде, чем он успел выйти и открыть перед ней дверь. Ничего она от него не хотела больше, никаких любезностей – только бы он уехал, наконец, и оставил её одну наедине с её горем. И он уехал.
А она, войдя в подъезд, несколько секунд простояла в полумраке, а затем беззвучно разрыдалась, чувствуя себя самой несчастной в мире. И даже любимый шарфик, забранный-таки из дома, больше не радовал, ныне всё это казалось бессмысленной глупостью…
Алёна, вот кто ей нужен сейчас! Никогда они не были близки, но почему-то Саша не сомневалась, если рассказать обо всём матери, та и выслушает, и поддержит, да ещё и попробует утешить, убедит не переживать. Скажет своё коронное: «С самого начала было ясно, что у вас ничего не получится!» – и окажется права. Матушка куда более практична, она не верит в чудеса и гораздо лучше знает жизнь, в её компании наверняка будет легче терпеть эту боль, нежели в одиночестве… Поэтому, подобрав юбки, Саша решительно направилась по ступеням наверх, не видя ничего перед собой из-за пелены слёз. Хорошо, что Гордеева не будет, на ходу отметила она. Это настоящий подарок судьбы! У него в министерстве позднее совещание сегодня, он вернётся нескоро, а значит, не увидит её слёз, не узнает о её слабости…
Первым, на что она обратила внимание, когда зашла, был дорожный плащ Алексея Волконского, висящий на вешалке, а его армейская фуражка лежала на полке наверху. Этот-то зачем здесь? Саша поморщилась, с тоской осознав, что при старшем Волконском лить слёзы будет ещё неуместнее, чем перед Гордеевым, и на несколько секунд остановилась возле зеркала, пытаясь привести себя в порядок.