– Дочь родную ты тоже продал бы за тридцать серебряников, Викентий? – министр невесело рассмеялся, а господин Воробьёв почувствовал, что узелок с империалами вдруг начал давить на его ладонь, как будто осознание этого подлого предательства сделало его тяжелее. По этому поводу полагалось тяжко вздохнуть, что он и сделал, но перечить Гордееву не посмел.
Александра об этой их встрече так и не узнала. Ту ночь она провела на удивление спокойно, сидя возле кровати несчастной купчихи Захаровой, которую немного лихорадило, меняя ей холодный компресс и размышляя о жизни. Под утро Захаровой стало легче, женщина благодарила её, называла спасительницей и всё пыталась изловчиться поймать Сашину руку, чтобы поцеловать – до того безграничной и искренней была эта признательность.
С рассветом пришёл новый день, а что делать дальше, до сих пор не было ясно, и Александра всерьёз задумалась, чтобы не возвращаться домой совсем, а прилечь отдохнуть в одной из свободных больничных палат. Ни мать, ни министра, ни даже братика Арсения видеть ей не хотелось.
Утро было чудесным, тёплым, а рассвет над рекой с малиновой дымкой, таким прекрасным, словно в сказке! И даже неумолкающая Захарова не могла испортить иллюзию безмятежности, но от её бесконечного щебетания у Александры, и без того не спавшей целую ночь, начинала болеть голова. Купчиха обещала отдать её замуж за своего среднего сына, имевшего рыбный промысел на Волге, сказочно богатого и такого же красивого, как его мать. Александра, глядя на Захарову, поймала себя на мысли, что подумала бы трижды, прежде чем соглашаться, если он и впрямь хоть чем-то напоминает полную, крючконосую Марфу Ильиничну, но вынуждена была лишь улыбнуться и пообещать непременно дождаться, когда же её сынок заедет с визитом, а заодно и познакомиться с "госпожой доктором". Её так здесь все называли, хоть она и была обычной медсестрой, и до доктора ей было расти и расти. Но то ли это Воробьёв постарался, то ли люди и впрямь чувствовали в ней внутреннюю силу и стремление помочь окружающим – так или иначе, к ней всегда обращались почтительно. А заносчивые богачи, как Захарова, смотрели с уважением.
Это не могло не радовать. И вообще, тем утром всё было настолько чудесно, что подозрительное затишье начинало неминуемо попахивать грозой. Чутьё Александру до сих пор не подводило ни разу, она с тринадцати лет тренировала его в больнице и никогда прежде не ошибалась. И поэтому, возвращаясь домой уже ближе к обеду, она прямо-таки сердцем чуяла – быть беде.
Многое она могла предположить, но никогда в жизни не подумала бы, что Алёна не шутила, когда говорила о применении силы.
Когда Александра зашла в дом, её сразу поразила пустота, царившая вокруг. Матушкины любимые вазы, столовые сервизы, вышитые ею салфетки с диковинными узорами – всё это отсутствовало, пустой сервант сиротливо стоял, мелькая отражениями в зеркалах, а кресла и диваны прятались под белой драпировкой. И Александра подумала бы, что выиграла этот бой, если бы не Иван Кириллович, гордо восседавший возле незажжённого камина.
Он ждал её.
– Вы сидите в кресле моего отца, – сказала Александра вместо приветствия, снимая с шеи свой шёлковый шарф и проходя в гостиную.
– А ещё я сплю в его постели и люблю его женщину, – ответил министр с пугающей бесцеремонностью. Впрочем, если он хотел смутить Александру этой резкой фразой, его ждало разочарование. Девушка невесело усмехнулась уголками губ и, распутав шарфик, осторожно повесила его на треногу возле двери. И начала неспешно расстёгивать пуговицы на пальто.
– И где же, собственно, она сама? – полюбопытствовала Александра.
– Они с Сеней уже уехали.
"С Сеней", подумать только! С каких это пор он стал для него просто Сеней? А впрочем, и для Арсения Иван Кириллович уже давно стал сначала просто Иваном, а потом и вовсе – дядей Ваней.
Фу, какая мерзость, подумала Александра и продолжила расстёгивать пуговицы.
– Я бы на твоём месте не раздевался, – предупредил её министр. – Нам сейчас ехать, через четверть часа.
– Нам? – переспросила Александра. – Хорошо же вы о себе думаете, если считаете, что я куда-то с вами поеду!
– Не куда-то, а в твой новый дом, – поправил её Гордеев. – Где тебе будет гораздо уютнее, чем здесь, в этой глуши.
– А мне, может быть, нравится эта глушь? Об этом вы не подумали?
– Прости, но твоё мнение меня не интересует. Мне важно исключительно то, что думает об этом Алёна. Хотя, если начистоту, мне самому было бы куда спокойнее, если бы ты осталась здесь. А ещё лучше, если бы уехала вслед за отцом, и уж совсем хорошо, если б сгинула там благополучно. А что, ты же медсестра! А медсёстры на войне нужны, равно как и женщины, которых так не хватает солдатам. Ты хорошенькая, и вполне сгодишься им для любых целей. Но, к сожалению, нельзя! Алёна хочет, чтобы ты была при ней в Москве. А значит, я исполню её желание, даже если ради этого придётся везти тебя силой.