Рок умер – а мы живем

– Хорошо, – первым заговорил басист Андрей Тургенев, – музыку вообще можно в обществе по авторским правам зарегистрировать…

– А что нехорошо? – тревожно перебил Димыч. – А?.. Ну, говори.

Андрей поскучнел лицом, пожевал губы.

– Это так… на уровне бреда пока. Но, может… Ты только спокойно, Дим, отнесись.

– Ну?

– Я бы предложил добавить третий куплет. В том смысле, что герой в итоге стремится жить как-то по-настоящему, а не так… Не как планктон, в общем.

– А в жизни не так, что ли?

– В принципе – так. Но надо же позитив всё-таки… А у тебя буквально во всех песнях, – осмелел Андрей, – или к суициду призыв, или дерьмо, упадок. И герой, получается, полный экзистенциальный нуль.

– Но он же понимает, что нуль, – вступился Чащин, – сам об этом говорит. А это уже немало.

И Димыч пошёл в атаку:

– К тому же панк-рок всегда нёс протестную миссию – обличал, разрушал буржуазные или там коммунистические догмы. Вспомни Летова: «Я подопытный экземпляр, я строительный матерьял»…

– Да я понимаю, – Андрей закивал, – и как просто человек я на все сто за такие вещи, разделяю. Но как… м-м… – замялся, подбирая слово; Димыч подгонял: «Ну, ну?» – В общем, с такими песнями нам вряд ли можно на что-то рассчитывать. На поддержку Союза. Сам пойми – до митинга неделя, и Сергей не против, чтоб мы пару вещей отыграли, но ведь не таких. За такие нас…

– Ну тогда – всё. – Димыч поднялся со стула, подрагивающими руками выдернул из гитары шнур. – Я, короче, отказываюсь. Сначала все лучшие песни убрали, теперь остальные править. Пойте своё, а мы с Дэном сами как-нибудь будем, без цензуры.

– Слушай, не надо так, – то ли успокаивающе, то ли угрожающе заговорил Андрей Васильев. – Дрюня прав – если мы хотим, чтоб нам помогали с записями, с концертами, вообще если мы себя позиционируем как группу Патриотического союза молодёжи, то и песни у нас должны быть соответствующие. Это везде так, во всём.

– Ладно, давайте сейчас закончим, обдумаем. – Димыч, кажется, слегка успокоился. – Соберёмся во вторник. И решим окончательно, как нам быть. Или лучше с Сергеем встретимся, пусть посоветует.

Чащин вспомнил вычитанные в Интернете слова Сергея о свободе творчества, хотел уже процитировать их, но передумал. Во-первых, не помнил дословно, да к тому же – хоть и привык уже почти каждый вечер в будни, а в выходные чуть ли не утром приезжать сюда, подключать гитару, извлекать из своего «Джипсона» музыку, искать новые мелодии, но всё же какая-то часть его была рада, что в группе назрел раскол, и эта небольшая, но здравомыслящая часть убеждала: помолчи, пусть ругаются, тебе это на руку, вернёшься в привычную колею…

Возле лифта столкнулись с полустариком в серо-зеленом плаще.

– Хотел поблагодарить, – осторожно обратился он к Чащину.

– За что?

– Ну, что мать помогли мою… Спасибо.

– А, да. И как она?

– Померла.

– Гм… соболезную.

– Даже в палату не стали класть. В коридоре… Двое суток полежала под капельницей, и всё…

Подошёл лифт, дверцы, поскрипывая, расползлись в стороны. Сосед отступил, пропуская парней, но Димыч неожиданно придержал Чащина.

– Езжайте. Нам тут надо ещё… – И когда дверцы сомкнулись, искренне жалобно предложил: – Давай долбанём сегодня. Я сбегаю. Надо, Дэн, хреновый совсем день получился. Сам же видишь.

Чащин полез за деньгами.

…Первую рюмку выпил, чтоб расслабиться, пригасить неприятное ощущение от сегодняшней, может, последней, репетиции. Потом ещё рюмку-другую за компанию с Димычем, а дальше – уже автоматически. Водка пилась легко, не обжигая горла, и, кажется, не пьянила.

В отличие от предыдущих вечеров, Димыч был молчалив. Сидел сгорбившись, смотрел в стол, какой-то постаревший, бессильный. Типичный мужик тридцати с лишним лет.