Родом из детства

-Не «про что», а «о чём»! Элементарная культура речи отсутствует. «Марсианские хроники» он читает! Мы тут на Земле ещё жить не научились, а их уже на Марс потянуло…

- Хорошая книга…

- Хорошая книга – это «Анна Каренина». Но ты ещё не дорос.

- Читал я твою Каренину.

- Если бы ты читал Толстого, ты б не разговаривал как босяк.

- Кто бы говорил, огрызался я.

- Что?

- Ничего, - бурчал я в ответ. – Сама материшься, как сапожник.

- А вот ты поживи с моё, я посмотрю как ты без мата обойдёшься.

- Вот и посмотрим.

- И не огрызайся мне! Имей хоть толику уважения к матери. Я тебе не девочка с подворотни. Говно малое.

Я обижался:

- С тобой невозможно вообще говорить. Начали а ключ, а кончилось обзыванием.

- Кончается молоко в сиське! Следи за речью.

- Сама следи.

- Алексей! – полное имя употреблялось в качестве последнего предупреждения. – Ещё одно слово, Алексей! И моё терпение лопнет.

- Ладно, - сдавал я позиции тут же, хотя в последнее время она чаще грозила, чем наказывала. – Я пошёл на улицу.

- Ключ возьми. Я тебе открывать не нанималась. Хочу сегодня пораньше лечь.

- Так ключ,- спрашиваю я её, - под коврик сунуть?

- А ты хочешь ещё один ключ потерять?

- Я просто спросил.

- А я просто ответила.

По-моему, ей было важно, чтобы последнее слово осталось за ней. А мне было всё равно. Я уже был на улице.

 

 

 

Глава двадцать седьмая

 

 

НА УЛИЦЕ

 

Мама вечно задавала один и тот же вопрос: «Сколько можно проводить время на улице?». Вопрос, безусловно, был из разряда риторических. Сейчас я убеждён, что половину всего детства провёл на улице, вторую половину – в школе. Дом был всего лишь короткой промежуточной станцией между домом и улицей.

- Что там, - спрашивала мама, - можно делать целыми днями?

Что делать на улице?! Разве я мог ей это объяснить.

На улице можно было делать тысячи вещей! Можно было играть. В футбол. В хоккей. В баскетбол. В квадрат. В пекаря. В квача. В вонючку. В слона. В «казаки-разбойники». В стенку. В стукалку. В чу. В войнушку. Можно было лазить по подвалам, а можно было залезть на крышу. Можно было жечь дымовуху, а можно было воровать в частном секторе яблоки и черешни. Можно было идти в кино, а ещё лучше – отправиться на карьер и печь картошку.

Можно было идти в соседний двор и драться за право строить халабуду в сквере около ЖЭКа.

Можно было поджечь мусорный контейнер, а можно было бросать водные бомбочки с крыши… Хотя, на самом деле, ни то ни другое делать было нельзя, но не делать – было невозможно.

Можно было пойти к общежитию и подглядывать за голыми бабами, моющимися в общей душевой. Можно было…

Разве можно перечислить всё, чем мы занимались в детстве во дворе и за его границами?

Мне казалось, нет, я был уверен, что когда я вырасту и у меня будут свои дети, я не буду ограничивать время их уличных игр.

Когда появились дети, я уже не так сильно был настроен отпускать их без всякого надзора на улицу весь вечер до темноты. Время изменилось. Ребёнок на улице без присмотра вызывает беспокойство. Мало ли… Маньяки, педофилы, пьяные подростки… Неизвестно, какая ещё опасность поджидает ребёнка на улице.

Да, вначале изменилось время. А за ним изменились и дети. Им больше нечего делать на улице. Они спешат к компьютерам. А когда их гонишь от компа, боясь за их психику, они обижаются, а про себя, наверняка, думают: «Вот когда я вырасту, я моим детям никогда не стану ограничивать время сидения за компьютером, пусть хоть с утра до ночи сидят».

 

 

Глава двадцать восьмая

 

Пубертатный период

Лет в двенадцать-тринадцать я начал испытывать жгучий интерес к женскому полу. Интерес настолько сильный, что он порой затмевал все остальные интересы.

Объяснять особо нечего. Все мужчины в подростковом возрасте испытывали нечто подобное. Тут тебе и утренние поллюции, и неуместная неконтролируемая эрекция, и полуночный онанизм на вызываемые воображением образы, и волнительный трепет от невинного прикосновения девушки… и т.д. ,и т.п.

Многие женщины вызывали желание. Не все. Но многие. Вызывали желание, ничего для этого специально не делая. Им достаточно было лишь попасть в прицел голодных, всё подмечающих глаз.

Интернета тогда не было, порнографические журналы были редкостью – спасала хорошо развитая фантазия…

Брюня, видимо, тоже вступил в полосу подросткового вожделения. Во всяком случае, теперь почти все наши разговоры так или иначе сводились к бабам.

Вот, скажем, сидим во дворе. Болтаем о всякой всячине в своё удовольствие. Можно сказать, ведём псевдоинтеллектуальный спор.

- Фантастика, - говорю я, - это, конечно, прикольно. Но если вдуматься, согласись, это те же сказки, но только для взрослых. А я и в детстве не особо любил сказки.

- Нет, Лёха, сказки – это то, чего быть не может. А фантастика, особенно научная, рассказывает о том, что как бы может быть, или когда-нибудь будет, или уже есть, но мы об этом не знаем.

- Всё равно, - говорю, - мне интересна жизнь, а не выдумка.

- Так вот фантастика и выдумывает: а какой была бы жизнь, если бы?

- Если бы что?