Родом из детства

Мать прочла пару страниц. Кое-где не сдержала улыбки (а мама редко улыбалась). Закрыла блокнот, обратила свой взор на Елизавету Людвиговну.

- Вы вызвали меня в школу ради этого?

- А этого мало? – возмутилась та. – Мне бы хотелось знать, что вы по этому поводу думаете.

- Я думаю, - сказала мама, - мальчик внимательно слушает учителей.

- А я думаю, это издевательство.

- Он просто записывает за учителями.

- Что он записывает – вот вопрос. Я вам удивляюсь, мама Курилко! По-вашему, это нормально?

- А нормально говорить детям такое? – мама открыла блокнот. – «Андрей Николаевич: Вас, скотов, расстрелять мало! Вас надо было бы в утробе душить».

- Это он мог и выдумать.

- Кто?

- Ваш сын.

- У моего сына на такую гадость фантазии бы не хватило.

- О, вы не знаете своего сына. У него фантазии – будь здоров. Кто на прошлой неделе подкинул в сумку Анжеле Николаевне дохлую жабу?

- Вы меня спрашиваете?

- Да, я спрашиваю Вас, а вы, в свою очередь, спросите Алексея.

- Хорошо, я поинтересуюсь.

Елизавета Людвиговна почувствовала, что мамина оборона рухнула. Елизавета Людвиговна ринулась в атаку.

- Вы посмотрите на его оценки. Это же не оценки, это телефон Карлсона: два-два-три, два-три-три-два…

- Да, но…

- И вместо того, чтобы сконцентрироваться на учёбе, он заводит записную книжку, в которую вносит очернительные фразочки сомнительного происхождения. Это сродни поклёпу. Я убеждена, что половина этих записей – это выдумка и клевета чистой воды. У мальчика явные литературные способности, но это не повод забрасывать другие предметы. Я уж не говорю о его поведении. И о том, как он разговаривает с учителями. Откуда этот гонор? С чего такое высокомерие? Он с вами дома тоже так разговаривает? Это же уму непостижимо! Такое складывается впечатление, что он за людей нас не считает. Я ему говорю: «Мы тратим на вас своё время и здоровье». А он мне, нагло ухмыляясь: «Вам за это деньги платят». Откуда в нём такой нездоровый цинизм. И такое, знаете, презрение в глазах!..

В тот вечер мама не нашла дома солдатского ремня. Я его предусмотрительно спрятал. Ей пришлось бить меня велосипедной цепью. Лучше б я не прятал ремень.

- Я тебя, гадёныша, - кричала она, - заставлю уважать учительский хлеб! Ты у меня свой «нездоровый» цинизм с кровью выхаркаешь!..

 

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

 

 

ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК

 

Од ин психолог назвал людей, родившихся в семидесятые «поколение с ключом на шее». Не без оснований.

Дети возвращались со школы раньше, чем родители приходили с работы домой. А дети есть дети. Потеря ключа для них – обычное дело. Потому родители вешали ключ на шнурок, дети, отправляясь на улицу, вешали этот шнурок на шею, тем самым снижая к минимуму риск потерять ключ.

В детстве я посеял не один ключ. Хуже того! Не один десяток ключей.

Мать называла меня «Буратино наизнанку». Тот, говорила она, искал ключик, а ты его теряешь.

Идея со шнурком не спасала меня. Ключ терялся вместе со шнурком. Каким образом? Не имею ни малейшего представления. Мистическим образом.

В конце концов, мне было строго-настрого (почти под страхом смерти) запрещено брать с собой ключ на улицу. Уходя «на гульки», я должен был оставлять ключ под ковриком. При этом, мать всерьёз опасалась, что когда-нибудь нас обкрадут.

Меня одолевал скепсис:

- Что у нас брать?

В ответ получал полный негодования монолог:

- Что у нас брать? Ах ты сопля засохшая! Думаешь, нечего брать? Думаешь, мы нищие? Да ты ещё нищеты не видел! Ты вот на ужин от перловой каши морду свою воротишь, а нам мать картофельную шелуху на базаре покупала, варила её и мы жрали так, что за ушами трещало! Мы о буханке чёрного хлеба только мечтать могли, а тебе, оглаеду, белый хлеб подавай. Зажрались вы, милостивый государь, вот что я вам скажу! Марципанов ему подавай! Что у нас брать… А телевизор? Он, по-твоему, ничего не стоит? А магнитофон «Весна», за который я почти всю получку отдала! Чтобы ты своего хрипатого рецидивиста целыми днями слушал! Ковров персидских у нас, конечно, нет. Но мы не нищие. Ясно тебе? Я всю жизнь пашу, как папа Карло с утра до ночи, чтобы одевать-обувать, кормить тебя, скотину неблагодарную. Чтобы ты человеком вырос. А ты хоть копейку в этой жизни заработал? Ты вообще к труду не приучен. Тебя мусор вынести не заставишь! Тарелку помыть не можешь за собой. А зачем? Есть же мама! И в кого ты такой уродился? Я всю жизнь работаю как рабыня Изаура, отец твой, хоть и сволочь редкая, но тоже работящий, а вы с Наташей, я смотрю, решили в аристократы податься. Что у нас брать… Вон у меня цепочка с кулоном – золотые. Ерунда, скажешь? А людей после войны и за меньшее убивали… Уйди с глаз моих долой, пока я тебя самого не убила!... Что у нас брать…

Но я уже осмеливался возражать:

- Тебя послушаешь, ма, так у нас тут остров сокровищ…

- А тебя послушаешь, - вспыхивала мать снова, - так у нас тут «На дне» Горького!

- Как это – на дне горького?

- Вот лучше б читал побольше! А то одна улица на уме.

Я был задет за живое:

- К твоему сведенью, я много читаю.

- Видела я, что ты читаешь! Говно всякое американское.

- Ты про что?