Роботы утренней зари

Внешние Миры, спокойные, безопасные, должны были распространяться дальше. Фастольф всегда уверял, что космониты живут слишком долго и слишком комфортабельно на своих роботизированных подушках, чтобы стать пионерами, и Амадейро показал бы его неправоту. Но победил Фастольф. В критический момент явного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, вынырнул из положения явного поражения и захватил победу. Это, конечно, был тот землянин, Илайдж Бейли… Но несовершенная в другом отношении память Амадейро всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лицо, ни голос, ни поступки. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль. В результате политики Фастольфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил Внешние Миры и парализовал их. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из космонитских пальцев, что Аврора тупо смотрит, как одна планета за другой захватывается низшей расой, что каждый год апатия крепче сжимает дух космонитов. «Поднимайтесь!» — призывал он. — «Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие Миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за глотки?»

И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе ему и аврорцам, а другие космониты, всегда следовавшие за каждым лидером, снова возвращались к своей дремоте. Очевидность как бы не касалась их. Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел от десятилетия к десятилетию оставляли их неподвижными. Можно ли постоянно кричать им правду, давать прогнозы и видеть, как большинство следует за Фастольфом как бараны. Как могло быть, что сам Фастольф, видя, что все его слова — полнейший вздор, так и не свернул со своей политики. И ведь он не из упрямства не признавал своих ошибок — он просто не видел их. Будь Амадейро любителем фантастики, он, вероятно, подумал бы, что на Внешние Миры наведены чары, какое-то колдовство апатии, что некто, обладающий магической силой, повернул по-другому активность мозга, скрыл истину от глаз. И как последняя утонченная агония — народ жалел Фастольфа, умершего глубоко разочарованным, как говорили, тем, что космониты таки не захватили для себя новых планет. А ведь как раз политика Фастольфа и удержала их! Какое право имел он чувствовать разочарование после этого? А что было бы с ним, если бы он, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов ощущать себя?

Сколько раз Амадейро думал, что Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Будь у него магическая сила, чтобы уничтожить Землю — мир Илайджа Бейли — одним кивком головы, с какой радостью он сделал бы это! Однако искать убежища в подобных фантазиях — признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, призвать смерть, если бы его роботы позволили ему это. Затем настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана силой против его вол и. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.

Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…

Амадейро поднял глаза и увидел входившего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, без сомнения, дал сигнал, но имел право войти, если сигнал не был замечен. Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе Амадейро. Радикальных перемен не было заметно, просто общий вид легкого разложения. Нос казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, что запах легкого разложения окутал и его. Когда-то его рост был 1,95 — хороший рост даже по космонитским стандартам. Конечно, он держится так же прямо, как и раньше, но рост уменьшился на два сантиметра. Значит, он уже начал съеживаться, сжиматься? Он отогнал эти кислые мысли, которые уже сами по себе являлись признаками возраста, испросил:

— В чем дело, Мэлун?

По пятам Сисиса шел его личный робот, очень современный, элегантно глянцевитый. Это тоже было возрастным признаком: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового молодого робота. Амадейро никогда не решался вызывать улыбки настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.

— Мандамус опять пришел, шеф, — сказал Сисис.

— Какой Мандамус?

— Тот, который добивался встречи с вами.

Амадейро задумался.

— Вы имеете в виду того идиота, который потомок солярианки?

— Да, сэр.

— Ну, а я вовсе не хочу видеть его. Разве вы не разъяснили ему это, Мэлун?

— Полностью разъяснил. Он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.

— Не думаю, — протянул Амадейро. — Что сказано в записке?

— Я не понял ее, шеф. Она не на галактическом.

— Почему же я должен понять ее?