Роботы утренней зари

— Дело совсем в другом. Я никогда ничего не делала. Я занимала себя разными тривиальными способами. Я занималась светоскульптурой и экзодизайном роботов. Я занималась любовью, была женой и матерью, и ни в чем этом не чувствовала себя личностью. Если бы я внезапно исчезла из жизни или вообще никогда не родилась, это никого бы не огорчило, кроме, может быть, одного-двух близких друзей. Теперь же дело другое.

— Да?

Чуть заметная насмешка промелькнула в голосе Д. Ж.

— Да! Я могу влиять на людей. Я могу выбрать дело и сделать его своим. Я выбрала такое дело. Я хочу предупредить войну. Я хочу, чтобы Вселенную заселили и космониты и поселенцы одинаково. Я хочу работать над этим, чтобы после меня история изменилась благодаря мне, и люди сказали бы: «Если бы не она, все могло быть гораздо хуже».

Она повернула к Д. Ж. сияющие лицо.

— Понимаете ли вы, что значит после двух с лишним столетий безделья получить шанс стать кем-то, узнать, что жизнь вовсе не пуста и бессодержательна, что есть в ней нечто удивительное, стать счастливой много времени спустя после того, как была утрачена всякая надежда на счастье?

— Но вы этого ничего не получите на Бейлимире, мадам, — сказал Д. Ж. чуточку смущенно.

— Я не получила бы этого на Авроре. Там я всего только солярианская женщина, эмигрантка. На Поселенческом Мире я космонитка — нечто необычное.

— Однако, вы много раз и очень настойчиво утверждали, что хотите вернуться на Аврору.

— Некоторое время назад — да, но сейчас я не говорю этого, Диджи. Теперь я не хочу возвращаться.

— Это могло бы сильно повлиять на вас. Но Аврора желает вашего возвращения. Так она нам заявила.

Глэдия оторопела:

— Они хотят этого?

— Официальное письмо из кабинета Председателя Авроры требует вас. Мы бы рады оставить вас, но Директор решил, что это может вызвать межзвездный кризис. Я не согласен с этим, но мне приказали.

Глэдия нахмурилась.

— Зачем я им? Я жила на Авроре больше двух столетий, и мною ни разу не интересовались. Может, они теперь рассматривают меня как единственный способ остановить надзирателей на Солярии? Как вы думаете?

— Такая мысль приходила мне в голову; миледи.

— Но я не могу. Одну надзирательницу я оттаскивала за волосы, но никогда не смогу повторить того, что сделала. Я знаю, что не смогу. Кроме того, зачем им высаживаться на планету? Они могут уничтожить надзирателей издали, раз они теперь знают, каковы эти надзиратели.

— Дело в том, что послание с Авроры с требованием вернуть вас было послано задолго до того, как на Авроре могли узнать о вашем конфликте с надзирательницей. У них какая-то другая причина требовать вас обратно.

— Ох!

Она выглядела совершенно ошеломленной, но затем снова оживилась:

— Мне наплевать на их причины. Я не хочу возвращаться. У меня есть здесь работа, и я собираюсь продолжать ее.

Д. Ж. встал:

— Рад слышать это от вас, мадам Глэдия. Я надеялся, что вы почувствуете что-нибудь вроде этого. Я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы взять вас с собой, когда оставлю Аврору. Однако сейчас я должен ехать на Аврору, и вы должны ехать со мной.

Глэдия следила за исчезающим Бейлимиром с совершенно иными эмоциями, чем были у нее, когда она приближалась к этой планете. Да, это действительно был холодный, серый, жалкий мир, каким он и казался с самого начала, но в нем была жизнь и тепло народа, реальные; основательные. Солярия, Аврора, другие Внешние Миры, которые она посещала или видела по гипервидению, все казались неполноценными, наполненными нематериальным народом. Много или мало было жителей на Внешнем Мире, они распространялись, как молекулы газа, и заполняли планету. Казалось, будто космониты отталкиваются друг от друга. Глэдия мрачно подумала, что так оно и есть. Космониты всегда отталкивали ее. Она привыкла к такому отдалению на Солярии, но даже на Авроре, где она сначала так неудачно экспериментировала с сексом, последний радовавший аспект его был близостью по необходимости. Исключение — с Илайджем. Но Илайдж не был космонитом.