Roads that don't end (СИ)

— Женя, я… — она сглатывает. Об этом поцелуе в покоях Морозова до сих пор не знает ни одна живая душа, и не стоит этого знать Жене. — Я просто чувствую, что мы похожи, понимаешь? Он может вызывать тени, я разгоняю их светом. Я чувствую, что мы суть одно, две стороны одной монеты. Рядом с ним я не чувствую себя такой… отличающейся.

Женя поджимает губы. Явно хочет сказать, что у Алины есть она, есть Нина, есть Мал — и Женя права, но никто из них не может понять её до конца, осознать и прочувствовать силу. Ощутить искры, вспыхивающие под кожей. Огонь, лижущий пальцы.

Морозов учил Алину сжигать внутренности движением руки — вряд ли кто-то из них сумеет повторить подобное. А Багра продолжала тренировать её после, и теперь Алина может обуглить по очереди даже самые маленькие косточки, не затронув другие.

— Ты же понимаешь, что он не примет твой подарок?

Да.

Нет.

Возможно.

Алина понятия не имеет, что почувствует, если Александр передумает, если не захочет принимать мантию из её рук. Она не хочет об этом думать. Экзамены пройдены, приближается выпуск, и всё, что ей хочется — увидеть его вновь. Он обещал. Он же выполнит обещание, правда?

Наверное, для него эти два года пролетели как два дня.

— Давай лучше подготовим тебя к празднику, — Женя, понимая, что не добьется ответа, тянется к своей шкатулке с косметикой и лепестками роз. — Будешь самой красивой.

В этом Алина сомневается, но позволяет Сафиной касаться её лица, убирая синяки под глазами и нанося румянец, делая губы ярче. Женя одарена способностями портных, и из Алины она делает почти красивую девушку… но всё же только почти.

Морозов пока что не прибыл в Колдовстворец, иначе Алина почувствовала бы, и она постепенно отчаивается. Её даже не радует платье, хотя выпуск — прекрасная возможность появиться в чем-то, кроме кафтанов и мантий.

Женя хлопает в ладоши.

— Ты прекрасно выглядишь, — и обнимает её.

Сердце Алины ухает в пятки с каждым новым гостем. Александра всё нет, и Давид по просьбе Жени вытягивает её на танец; Алина соглашается, хотя даже не слышит музыки. Хорошо, что Костюк прекрасно танцует. Рядом кружит Нину в танце Мал. Кажется, он немного прихрамывает. Бедняге Алина ещё в первом танце отдавила ноги от волнения и страха.

Присутствие Александра она чувствует кожей. Словно тысячи маленьких солнц вспыхивают, озаряя все вокруг, замирают в застежках кафтана Давида. У Алины даже колени подгибаются от внезапно нахлынувшего жара, особенно ярко пульсирующего в животе и ниже. Не нужно даже оборачиваться, чтобы почувствовать, как чужой голодный взгляд скользит по её спине, так некстати — или все же кстати? — обнаженной платьем.

Александр.

Сердце у Алины колотится так, что за грохотом крови она не слышит на затихающей музыки, ни слов Давида. Она задыхается, прижав ладонь к груди. Оборачивается.

Александр здесь.

Он разговаривает с Багрой — ходят слухи, что он её внук, а, может, сын даже, никто не знает точно. Как никто не знает, сколько Заклинателю теней лет на самом деле. В черном, как и всегда, высокий и сильный… у Алины горло перехватывает так, будто чужая фантомная ладонь её шею почти ласкающе сжимает, и хочется на воздух.

Он обещал, что возвратится, если Алина того пожелает. Он обещал, что вернется декабрем года, когда она будет выпускаться из Колдовстворца, и вот он здесь, а её сердце было разбито его уходом, но теперь она чувствует себя вновь целой. Мантия, черная, вышитая серебром, по-прежнему ждет своего хозяина. Алина жалеет, что ей нельзя было выбрать цвет платья — она оделась бы ему под стать, а не в багровую ткань сердцебитов.

О святые, ей нужно на воздух. Ей нужно…

Чужой пораженный шепот взрезает Алине кожу, когда Александр, наконец, отходит от Багры и приближается к ней. Коротко кланяется.

— Надеюсь, у вас остался танец для меня, — и протягивает руку раскрытой ладонью вверх.

Алина цепляется за его пальцы, не в силах перестать смотреть на него, то и дело скользя взглядом на губы. Александр притягивает её к себе ближе положенного, чужая ладонь на голой спине жжет огнем. Кажется, все видят, как Алина сияет от его касаний крохотными искрами под кожей. Как тени обнимают её плечи.

Краем взгляда Алина замечает пораженную Женю.

Танца Алина не помнит, он вылетел из её памяти. Зато помнит, что сбежала из терема, и холодный декабрьский воздух жёг ей горло и грудь. Она просто хотела дышать, потому что счастье — идиотское, неуместное — распирало ей грудную клетку.

Она помнит, что Александр отыскал её в саду, прижавшуюся спиной к яблоне, и слова стали не нужны совсем.

— Мантия… — выдыхает Алина ему в поцелуй. — Я сохранила её.

Александр ласкает большим пальцем её нижнюю губу, подбородок, мягко спускается прикосновениями по изгибу шеи к плечу, оглаживает ключицу. Алину контрастом бьет его нежность и жесткость яблоневой коры, впивающейся в спину. Ей даже не холодно, хотя на улице зима, потому что свет согревает её изнутри.

— Я знаю.

«Сохранила ли ты свое сердце?» — слышится ей.

Алина отвечает «да» — поцелуями, прикосновениями, всем своим светом в ответ на его тьму. Подобное тянется к подобному.