Рижский редут

– Главное – чтобы узла в комнате больше не было, – сказал я. – Остальное – не столь важно, и понемногу я разберусь… Но совершенно непонятно, как и кому его подбрасывать. Если сторожу влетело за постояльцев, то он их всех выставил и двери запер, что главные, что другие, через которые вы ходили.

– Странно, однако, что такое здоровенное здание пустует, а раненые, которых принесли из сгоревшего госпиталя, ютятся кое-как в Цитадели, – заметил Артамон.

– Это Рига, Артошка. Тут сараи насилу с бастионов убрали, потому что сарай – частная собственность. А театр принадлежит баронам Фитингофам, равно и дом с ним рядом. Заметил его, прекрасный дом, на фасаде мраморные болваны? Ну и кто на него посягнет, коли Фитингофы – знатнейший и богатейший род? Говорят, коли они захотят из Риги поехать в Санкт-Петербург, то им почтовые станции ни к чему, они могут всю дорогу менять лошадей в своих лифляндских поместьях.

– Дурной город, – буркнул Артамон. – У нас в столице князья и графы состязались бы, кто первый отдаст свой дворец под госпиталь.

Я только вздохнул.

– Слушай, Сурок, коли ты туда пойдешь – принеси портрет, – попросил Артамон, потупив ясные очи. – Он в верхнем ящике комода, кажется.

Мы с Сурком переглянулись, и он это заметил.

– Ну да, да! – завопил он, и голос его неожиданно сорвался на хриплый писк. – Я увидел ее, я ей в глаза посмотрел – и все!..

– Не ты ли, двух дней не прошло, искренне полагал ее мужчиной? – удивился Сурок.

– Я был дурак! Какой мужчина! Вы видели, что у нее за ножка? Что за подъем, что за щиколотка?! Ну конечно же вы не в состоянии оценить идеальную женскую ножку! Я бежал за ней, я видел…

– Вот потому-то и влетел не в те ворота, – отрубил Сурок. – И коли ты таращился лишь на ножку – может, то вовсе и не она была? Мало ли, какое бывает сходство?

– Она, – насупился Артамон. – Она, к несчастью моему… Слушай, Морозка, сыщи мне ее! Ничего для тебя не пожалею! Я-то на войне, но ты-то можешь свободно ходить по городу! Для того тебе Сурок и платье стянул!

– И что ты будешь делать, когда Морозка ее для тебя выследит? – спросил Сурок. – Явишься к ней с букетом просить ее руки? Ты что, забыл, что она – любовница проклятого мусью Луи?!

– Так уж и любовница! – возмутился мой дядюшка. – С чего ты взял?

– А зачем бы ему еще таскать ее портрет в медальоне? Да и сдается мне, что ты обманываешься. Это случайное сходство…

– Когда речь идет о мусью Луи, ничего не может быть случайным, – вмешался я. – Артошка прав, неплохо бы ее отыскать.

– Вот и ищи, – сказал Сурок. – Только не забывай приходить в порт к завтраку, обеду и ужину. Я скажу кашеварам, чтобы оставляли для тебя твою порцию довольствия.

– Но если я приду в порт, переодетый огородником, меня погонят в тычки, – напомнил я. – Надобно придумать место, где бы я хранил одежду и мог переодеваться, когда мне вздумается. И место это должно быть неподалеку от порта.

– Ничего нет проще! – воскликнул Артамон, и мы с Сурком опять переглянулись: сегодня дядюшка был мастером на безумные затеи.

Но это его предложение оказалось весьма разумным. Он предложил поменяться местами с командиром одной из вновь прибывших лодок, стоящей уже в протоке между правым берегом Двины и Андреасхольмом. Таким образом, он бы несколько усложнил себе жизнь, расположившись вдали от места, которое считалось военным портом, с его пристанью и служебными зданиями, но меньшая из двух его лодок стояла бы крайней, и я мог при необходимости, сделав круг и обойдя Цитадель, почти незаметно выходить к ней со стороны рыбацкого поселка.

Артамон пошел договариваться, а Сурок взял меня на свою лодку, чтобы я не болтался по порту и не нарвался на какое-нибудь начальство, способное задать вопрос, на который я не сумею ответить как должно.

На лодке он приставил меня к Степанычу, а тот стал обучать меня канонерскому делу. Пушки на лодках стояли разнообразные – и восемнадцатифунтовая на носу, и двенадцатифунтовая на корме, и еще по бортам трехфунтовые фальконеты. Но вся эта роскошь полагалась только большой канонерской лодке.

– Из фальконета при крене стрелять удобно, потому как стоит на вертлюге и на оба борта повернуть можно. А если пехоту на борт берем, то вместе с ней и на берег его можно отправить. Заряжать удобней, вверх дулом поставил и заряжай, – объяснял Степаныч, и я под его руководством проделал это упражнение. – Порох, конечно, должен быть сухой, а ядра – вот они, свинцовые. Можно палить и поверх голов, как из единорога, но толку будет мало, ядро маленькое. Зато из единорога при крене не постреляешь, потому как на лафете установлен…

Пожалуй, это все, что я тогда запомнил. Самым занятным мне показалось искусство наведения выстрелов по огню, а устройство орудийного замка для меня и по сей день – тайна несказанная, тут Степаныч только зря время тратил.

Это несколько отвлекло меня, но в душе поселилось весьма неприятное волнение, выражавшееся во внезапном ознобе. Я сознавал, что все мои действия напрасны, и я никогда уже не восстановлю свое доброе имя.