Не стоит думать, что даже государь был всесилен в своих решениях. Мало того, что надо учитывать местнические порядки, так ещё и боярство с дворянством подчинялись московскому князю и искали у него службы по одной простой причине – обогащение и карьера (но чаще всего обогащение). В те времена ещё не придумали такую штуку, как регулярная зарплата, а потому своим содержанием каждый боярин и видный дворянин должен был заниматься сам. Представим, что некого условного боярина Афанасия великий князь назначил наместником в Муром, управлять городом и окрестностями от имени государя. Наш Афанасий приезжает на место, показывает местным грамоту с печатью и сообщает, что теперь-то он присмотрит за всеми и везде наведёт порядки. Но за такую важную и тяжелую работу Афанасий попросит выделить ему отдельные палаты, слуг и регулярную долю от всех налогов и всего урожая. Простые обыватели мало что могли возразить на такие запросы – всё-таки Афанасия прислал сам государь, да и негоже вредить такому знатному человеку. Поэтому несколько раз в год (обычно в праздники) к наместнику свозили продукты и дары. Получалось, что местное население фактически кормило княжеского наместника: отсюда и название системы содержания чиновников – кормление. Если что, кормления практиковали еще владимиро-суздальские князья, но именно в XV–XVI вв. система «служу государю, а он меня за это кормит» расцвела пышным цветом. На все новоприсоединенные территории тут же из Москвы назначались управители, которые быстро «откармливались» на должности. Преимуществом этой системы была лояльность боярства к московскому князю – земли много, кормленщика никто и ничто не ограничивает в аппетитах, пока в казну исправно идут налоги. Спойлер: правда, все издержки несли простые люди, но они ещё не знали, что через полвека их ждёт крепостное право. Отсюда вытекал и главный недостаток – произвол кормленщиков, которые могли бесконтрольно грабить население, что приводило к бунтам и разрухе. Московские князья сообразили в грамотах наместников регламентировать предел кормления, который нельзя было превышать; но это было скорее временным решением. За постоянно растущим государством трудно было уследить.
Теперь, понимая все политические тонкости того времени, попробуйте представить, как с управлением боярством и делами в стране мог управиться опекунский совет из тех же самых бояр. Почти мгновенно начались настоящие «игры у престола» со смертельным исходом. Иронично, что первый ход в этой борьбе сделал сам регент – Елена Глинская. В потенциале она могла стать второй правительницей страны после княгини Ольги. Мужскому боярскому окружению даже не приходило в голову, что у женщины, тем более вдовы, вообще могут возникнуть претензии на власть. Бо́льшая часть опекунского совета полагала, что Елена будет и так довольна формальной ролью регента и не будет мешаться. Вышло ровно наоборот – выросшая в Литве Глинская собиралась активно вовлечься в политику. Её опорой в Боярской думе и в столичных кругах стал князь Иван Фёдорович Овчина-Телепнёв-Оболенский. Обладатель этого длиннющего имени состоял в достаточно близких отношениях с Еленой (кстати, будучи женатым), а оттого и получал большие полномочия. Такие любовно-политические союзы историки называют фаворитизмом. Через своего фаворита Елена собирала компромат на бояр-опекунов и втиралась в доверие москвичам.
Первым под раздачу в 1534 году попал родной дядя Елены Михаил Глинский. Он попытался осудить дочь за тесные связи с Телепнёвым-Оболенским после смерти мужа, за что быстро оказался в тюрьме вместе со своей семьёй, где и умер от голода. Глинская била по своим родственникам-перебежчикам из Литвы, чтобы самостоятельно решать, как дальше бороться за власть, – типичная тактика «бей своих, чтобы чужие боялись». Почуяв, чем запахло, Семён Бельский, брат одного из опекунов, князя Дмитрия Бельского, с частью бояр эмигрировал в Литву к Сигизмунду I. Елена могла бы без проблем обвинить и Дмитрия в сговоре и казнить за измену, но не хотела терять хорошего воеводу, ограничившись посадкой в тюрьму другого его брата.