Рихтер и его время. Записки художника

Однажды Анна Ивановна получила премию Союза художников. Награда состояла из 30 томов сочинений Ленина. Эти книги тут же легли в основание кушетки, навсегда излечив ее от опорной немощи и паркинсонизма.

День Анны Ивановны начинался с ледяного душа. Быт ее был простой и одежда простая. Она состояла из двух холстяных рубах. Раз в неделю рубаха менялась. Вот и все…

Так она ходила по дому. Так и спала. Если же случалось выезжать, то поверх рубахи надевались длинная черная юбка и темно-серый свитер с высоким горлом. Изредка к свитеру прикреплялась старинная брошка. Может быть, Анна Ивановна носила бы ее и чаще, да брошка вечно терялась. И ее искали, шаря веником под столом, под роялем и за чемоданами.

Она следила только за волосами и ногтями. На это обращалось внимание. И то, и другое выглядело великолепно. Когда выезд был особенно парадным, чуть подкрашивались брови жженой пробкой.

Многим она казалась эксцентричной и странной. Ее побаивались. Сторонились. Ей это, пожалуй, льстило. Она забавлялась и рявкала. Особенно ей нравилось делать это, когда вокруг были зрители. И все говорили:

– Какой же характер, однако!

И отходили, и наблюдали издали, посмеиваясь в безопасности. Так поступали многие. А Рихтер любил ее спокойно и терпеливо, хотя ему бывало с ней труднее, чем другим. Для Анны Ивановны он был всем. И не было жертвы, которую она не принесла бы ради него. Но любовь натуры деспотической тяжелее ее нелюбви.

Ей всегда казалось, что Рихтера мало понимают, мало ценят, хотя слава его была уже огромна в те годы. Это был род женской ревности, и проявлялась она всегда крайне эксцентрично.

Когда Рихтер выходил на эстраду, зал встречал его овацией. Он всегда появлялся как-то неожиданно. Так он, наверное, хотел. Ведь концерты – это тоже в своем роде спектакль. И вот – все ждут… Приоткрывается высокая дверь. И никого нет… Потом дверь закрывается. Ждут еще. И снова открывается узкая щель, и опять никого. Внимание переходит в оцепенение: тут-то он и выходит.

Первые два шага на эстраде – тишина.

И в этот момент резкий голос Анны Ивановны из пятого ряда партера на весь зал:

– А поприветствуем великого артиста стоя!!!

Всеобщий шок. «Свобода на баррикадах»[13] в сравнении с этим – открытка.

Она была как две капли воды похожа на портрет Листа, висевший у двери директорской ложи. За глаза ее звали «Старуха Лист». Она это знала. Это ей было по душе.

Частенько она «выступала» под этим портретом. Ну, что-нибудь вроде того:

– Мировая музыка – это: а) немецкая музыка, b) немецкая музыка и с) немецкая музыка!

Она чеканила это поставленным голосом. Уж очень она ценила немецкую кровь Святослава Рихтера, унаследованную им от отца. По мнению Анны Ивановны, в этом и заключалась главная причина его гениальности.

Эти выходки назывались lecture[14]. И все бы было ничего, но собирался народ и попахивало скандалом. Кроме того, подобное повторялось частенько. Одним словом, это было безобразие.

Как же относился к этому Рихтер? Ведь ему очень просто было прекратить такое навсегда. Но он это не обсуждал и только посмеивался.

Приходил он к ней почти ежедневно, но в разное время. Иногда занятия захватывали часть ночи. Коммуналка напряженно молчала…

Занимаясь, он часто спрашивал:

– Ну, как?

И серьезно смотрел на нее, ожидая мнения, а не просто похвалы.

Он очень ценил ее вкус и художественную интуицию.

Однажды он получил из Англии ноты какого-то нового сочинения. Он тогда не знал английского, а ноты пестрели мелкими ремарками на английском языке. Он начал играть, не обращая внимания на них. Время от времени он останавливался, пожимал плечами и говорил:

– Странно… Ничего не понимаю!

Анна Ивановна что-то читала на кушетке. А он играл и останавливался и все повторял:

– Странная музыка. Не понимаю! Анна Ивановна, как Вам это сочинение? Я ничего не могу понять.

Она нехотя поднялась и подошла сбоку. Щурясь, сквозь очки она пробегала строчки:

– Что? Где это? Тут? Так вот же написано: «стеклянисто».

Она отчеркнула ногтем под английским словом. Он засмеялся:

– Вот что значит образование!

Образ был мгновенно схвачен, и все встало на места.

Однажды по подоконнику прозвучало знакомое.

Она открыла. Оглядев пустую прихожую и заглянув в коридор, Рихтер сказал:

– Идите. Я сейчас…

Она вошла в комнату, и вслед за ней покатились по полу банки американского ананасового компота, одна за другой. Целых десять штук. А вслед за ними вкатилась бутылка французского вина.

Так они играли.

Но в квартире было не до шуток. Собиралась гроза общественной ненависти. Об этом каким-то образом узнала Фурцева и пожелала защитить работу Рихтера.

Без предупреждений Анну Ивановну вызвали в районный жилищный отдел и предложили переехать в отдельную квартиру в новостройке. Она не верила этому счастью. Ведь это же свобода!

Вопрос переезда обсуждался в тот же день за столом у окна. Рихтер неуверенно молчал. А потом сказал:

– Ну да. Конечно… Но теперь (он кивнул в окно) у нас не будет ни этого забора, ни того дерева…

Они остались. Вопрос был закрыт.