Рихтер и его время. Записки художника

Окончив программу, она благодарно взглянула на него, а он порывисто шагнул к ней и прямо-таки пал к ее руке и тут же отступил назад, и вытянулся, и замер, улыбаясь, как бы оставляя ее в одиночестве принимать восторг очарованного зала.

Бушевали овации. Они уходили за кулисы и выходили снова. Отовсюду неслись крики: «Браво! Браво!» Я хлопала вместе со всеми. Мои щеки и ладони пылали. Я смотрела на эстраду и боялась что-то пропустить, что-то просмотреть. Я твердила про себя: «Ну как замечательно! Как прекрасно!»

А по дороге домой все-таки думала: «Но неужели они действительно муж и жена? Как странно, однако… Да не может такого быть. Нет! Не верю! Он же такой нескладный! Он же такой некрасивый…»

Как-то лет через сорок я рассказала им об этом. Они хохотали…

III

Настало напряженное время старших классов. Бабушка не скрывала недоверия к моему пению.

– Все вы хотите стать артистками! Главное – десятилетка.

И я соглашалась. Да, да, действительно, главное – десятилетка.

Школу я закончила с золотой медалью и могла выбирать вуз. Для поступления мне нужно было пройти лишь собеседование.

– И что же ты выбрала?

– Ты удивишься. Я поступила в Институт международных отношений, на исторический факультет.

Потом из этого ничего, конечно, не вышло. Ведь я происходила из самой обычной семьи, я не собиралась вступать в партию, словом, на третьем курсе мне пришлось оставить институт и перейти на экономический факультет нашего университета.

Но это произошло три года спустя. Пока же я была студенткой первого курса лучшего вуза страны, где готовили дипломатов, журналистов-международников, и всем это нравилось.

– А что же музыка?

– С музыкой я не расставалась. Ноты читала свободно и могла в общих чертах аккомпанировать себе. В самодеятельности меня по-прежнему хвалили, и каждую свободную минуту я отдавала пению.

Видя это, бабушка все-таки однажды решила выяснить: есть ли у меня талант, петь мне или не петь? Сколько, мол, можно разбрасываться? Для начала она с кем-то советовалась, и ей сказали, что с таким вопросом надо обратиться в Московскую консерваторию к Елене Клементьевне Катульской или Нине Львовне Дорлиак. Конечно же, я выбрала Нину Львовну.

Узнали ее телефон. Позвонили. Она согласилась принять нас. В назначенный день – приходим. Консерваторский коридор. Высокие двойные двери класса. За ними – тишина… Ни звука… Осторожно стучим… Молчание… Стучим еще… Молчание… И тут я вижу записку: «Извините. Сегодня я не могу вас принять. Нина Дорлиак».

В этот день Москва хоронила певицу Ксению Держинскую…

IV

– Однако наша встреча вскоре состоялась…

– Ну, расскажи о первом своем впечатлении. О первом дне знакомства. Как она приняла тебя?

– Знаешь, сейчас в памяти осталось, пожалуй, только то, как она смотрела на меня. Ее взгляд: внимательный, оценивающий и серьезный.

Видишь ли, в то время такое было для меня непривычно. Я только что кончила школу. Учителя толковали нам о коллективе, воспитывали нас сразу целым классом. Мы твердо знали – незаменимых людей нет. Такие понятия, как «индивидуальность», «личность», тогда не существовали. Слово «индивидуалист» было равносильно слову «отщепенец». И я привыкла к тому, что я одна из многих и сама по себе ничего не значу.

И вдруг именно на меня направлено такое внимание. Ее внимание! Внимание известной певицы и женщины неотразимого обаяния. Это было непривычно. Это смутило меня.

Но вот, оглядев меня так и как бы заглянув внутрь моего существа, она спросила мягко, что я пою. Я стала перечислять. Она тут же:

– Ну, нет! Нет! – И улыбается. – Это не для вашего голоса.

Она по моей речи сразу же поняла, что мне следует петь, и выбрала из моего репертуара известную народную песню, которую я без всякого напряжения спела ей и в которой на частом звуке «и» особенно легко и чисто звучал мой голос. Но заметь – это был уже принцип ее педагогики. Она занималась очень бережно, не напрягая голоса, и поэтому мне потом всегда легко было петь.

Слушая, она внимательно смотрела мне прямо в глаза, временами взгляд ее теплел, временами она чуть кивала или едва уловимо двигала рукой, словно расставляя знаки препинания или отделяя фразы точками. Казалось, она осталась довольна, но в оценках была немногословна и сдержанна:

– Мне думается, в консерваторию поступать вам пока рано. А вот в училище – в самый раз. И взглянула испытующе: не огорчусь ли я.

В августе я сдала экзамены и была принята. Но меня зачислили в класс к другому педагогу. Я звоню ей – ее нет в Москве. Что делать? Кончился август – ее все нет. Я не могла примириться с такой неудачей. Я не хотела в другой класс. И я решила ждать ее возвращения.

Настал сентябрь. Все приступили к занятиям. Все, кроме меня. Я не появлялась в училище. Я – ждала. Прошло больше трех недель. Она приехала в конце сентября. Я звоню ей. Я плачу в трубку. Она обещает что-то узнать. Прошло еще несколько дней. И – о радость! Я – в ее классе!!!

Сказать откровенно, совмещать занятия в училище с институтом оказалось трудно. Я сильно уставала. С утра до ночи – напряженные занятия с полной отдачей, и так ежедневно месяц за месяцем…