Рядом со мной (ЛП)

Он знакомится с дядей Виктории со стороны отца, из тех самых Кентов. Щеку старшего суперинтенданта Кента пересекает шрам. Уильям не вполне уверен, знает ли толком свою племянницу этот дядя, заботит ли она его хоть сколько-нибудь. Кент благодарит его, и Уильяму вдруг чудится, будто он попал в какую-то параллельную вселенную, где подозрительный правительственный служащий, владыка теней и тумана, ему менее отвратителен, чем один из его непосредственных начальников.

Виктория права, понимает он, когда Кент уходит: ее дядя по матери действительно самый порядочный из ее родственников.

***

Когда дверь наконец открывается, все вскакивают как один. Уильям задремал сидя. Ему опять снилась Виктория, но на сей раз сон был приятный: они в доме его родителей, в Брокет-холле — он не ездил туда уже много лет, но ни с чем не спутает этот сад и этих грачей в кронах деревьев. Ему снилось, что они танцуют. И теперь он надеется, что придется попросить у брата, Фредерика, ключи от старого дома. Он хочет показать его Виктории.

У доктора изможденный вид, но Уильям мгновенно выдыхает с облегчением, не заметив на его лице характерных зловещих признаков. Ему столько раз приходилось приносить дурные вести родственникам погибших, что он без труда читает их по лицам других людей. Да, доктор устал, но доктор доволен. Удовлетворен.

— Мистер Мельбурн? — зовет он.

У Уильяма затекли ноги, и он так рад, что Эмма здесь, рядом.

— Операция прошла успешно, — говорит доктор. — Сердце пришлось запускать заново дважды, но сержант Кент удивительно сильная женщина.

Мать Виктории обнимает его — в глубине души Уильям понимает, что Джон Конрой это так просто не оставит — и дядя Виктории на миг облегченно прикрывает глаза.

— При отсутствии осложнений в ближайшие двадцать четыре часа шансы на полное выздоровление весьма велики. — Доктор колеблется, видимо, нутром чуя присутствие могущественного человека… а может, он просто не конченая сволочь: — Жизненные показатели хорошие. Она молода, совершенно здорова — мой прогноз умеренно оптимистичный.

И, помешкав еще секунду, добавляет:

— Она сейчас в палате интенсивной терапии. Советую всем вам немного отдохнуть. Тут вы ей ничем не поможете.

Уильям подождет. Он никуда не собирается.

***

— Ступай домой, вымойся, ей-богу, Уильям, от тебя несет, как от помойки! — говорит Эмма.

Он не ушел из больницы. Говоря откровенно, он уже и не знает, сколько времени прошло — он отослал Эмму домой, но она вернулась. В какой-то момент в первые двенадцать часов после операции он послал на хуй Джона Конроя. Кажется, дядя Виктории за приступом кашля скрыл смешок.

Мари-Луиза ходила взглянуть на дочь: через двенадцать часов после операции к Виктории начали пускать посетителей, по одному за раз и всего на несколько минут.

Мари-Луиза вернулась расстроенная, но обнадеженная.

— Она дышит, — сказала она, — ее сердце бьется. Моя Виктория не сдается без боя!

И это правда. Он рад, что Мари-Луиза наконец понимает это. Виктория наверняка разозлится, узнав, что он не считает ее мать пустым и бесполезным существом, но Мари-Луиза не покидала больницы, сидела и ждала вместе с ним рассказывала ему истории из детства Виктории, делилась своими планами относительно их свадьбы. Виктории придется смириться.

— Уилл, иди домой, прими душ — клянусь, она очнется и скажет тебе то же самое! — говорит Эмма.

Виктория еще не очнулась. Она в коме. Ее организм пережил сильный стресс, и кома в таких случаях, оказывается, даже полезна, так у организма будет время восстановиться. Ножевое ранение в грудь — это не шутки, ей повезло, что она выжила.

Даже дядя Леопольд, отлучавшийся только совсем ненадолго, поддерживает Эмму. На самом деле одна мысль о том, чтобы уйти из больницы, вызывает у Уильяма ужас. Он понимает, что его присутствие бесполезно: он не отходил от дочери с самого ее рождения, но малютка всё равно умерла. Умерла у него на руках.

— Обещай, что позвонишь, если вдруг…

— Клянусь, — кивает Эмма.

— Вас будет ждать машина… — говорит дядя Виктории.

Он послушно встает, у него просто нет выбора. Он еще не видел Викторию сам — он пустил ее родных вперед, но сам, признаться, до дрожи боится увидеть ее такой.

Виктория рождена не для неподвижности — она всегда в движении. Он привык, что она беспокойно мечется во сне, забрасывая его одеялами, вытягивая из-под него подушки (как она умудряется делать это, не разбудив его, остается тайной). Он искренне удивляется, завидев у больницы журналистов: видимо, поимка серийного убийцы и переживания (отчаяние на грани безумия) за пострадавшего напарника обеспечивают сюжет в новостях.

Журналисты никогда не узнают, что произошло на самом деле: что это был вовсе не серийный убийца, что всё было гораздо сложнее, и он до сих пор толком не знает, что стояло на кону — у него нет категории допуска. Они никогда не узнают, что Виктория вообще-то исполняла роль наживки, что что-то пошло не по плану. Когда она очнется (она должна очнуться), она сама будет пинать себя за промах усерднее, чем кто-либо.