Рядом с врагом

Солдат, продолжая хохотать, подошел к Тимофею, лениво погрозил пальцем:

— Нехорошо гулять. Работай. Нужно комендатура…

Дыша спиртным перегаром, гитлеровец наклонился к Тимофею и, криво ухмыляясь, пояснил:

— Жечь будут, рус… Жечь.

И снова засмеялся, оттолкнул Тимофея с дороги, подошел к телеге, с трудом забрался на нее и тут же заснул.

Он был мертвецки пьян.

Во дворе стало тихо. Тимофей знал, что скрывает эта тишина. Сюда не доносятся приглушенные крики из подвала, сдавленный плач из камер.

Он все еще не мог привыкнуть к новому порядку в лесхозе.

Случалось, здесь допоздна засиживались люди. Те, кто не успел сделать необходимые покупки в городе. Они по-хозяйски располагались в кабинетах — зачем в в гостиницу, у себя дома привычней. Здесь велись и серьезные разговоры и слышался смех. Много веселых историй привозили с собой из леса люди. История про незадачливых охотников, городских руководящих товарищей, путающих сосну с елью.

А случалось, здесь пели.

Удивительно, что вкус у многих был один. И предложение было коротким и ясным для всех.

— Может, «Зорьку?» — раздавался вопрос.

И ответное молчание утверждало его.

Слышался кашель, делались последние затяжки, и огоньки переставали прыгать на крыльце конторы.

Песня вступала в свои права.

Какая хорошая песня!

…Тимофей даже невольно тряхнул головой: «Что это я о песнях размечтался? Здесь, и о песнях».

— Скоро будут проводить на допрос… — прошептал он. — Скоро… Нужно обязательно задержаться во дворе.

Тимофей рисковал.

Хотя каждый шаг его был продуман, но все-таки мог себя выдать: допусти только малейшую оплошность.

Но пока все шло хорошо. Часовой равнодушно пропустил повозку с дровами: привык к Тимофею, закрыл ворота и стал прохаживаться, размышляя о своих делах.

Тимофей сгружал дрова медленно, так медленно, что проходивший мимо гитлеровец погрозил ему кулаком:

— Работай!

— Болит, — показал Тимофей руку.

— Так сделаем. — Немец рассек ладонью воздух.

«Я тебе, придет час, не руку, а голову оттяпаю», — зло подумал Тимофей.

Складывал он дрова аккуратно, штабелями. Такая работа могла понравиться немцам и в то же время давала возможность задержаться на лишний час во дворе комендатуры.

Мимо то и дело проводили арестованных. И наконец… От напряжения у Тимофея выступил на лбу пот.

Разумеется, это шла Тамара. Ее вывели из подвала. Вывели из застенка. Тимофей сразу определил: не пытали, просто показали, как пытают. Он знал про этот метод гитлеровцев — запугать, сломить волю человека страшным зрелищем: смотри, и с тобой так будет.

Тамара шла бледная, чуть покачиваясь. Когда она поравнялась с Тимофеем, он как бы нечаянно выронил вязанку дров. Тамара вздрогнула, а конвоир прикладом огрел неловкого придурковатого возчика по спине.

Но парень уже успел бросить Тамаре фразу:

— Надо держаться…

И увидел Тимофей, что Тамара пошла увереннее, тверже…

КОМЕНДАНТ

У фон Штаммера свои планы. Комендант смотрит далеко вперед. Он хочет просто и быстро взять руководителей партизанского движения. В конце концов они сами заявятся. Или у них каменные сердца?

Жена секретаря райкома партии Орлянского уже познакомилась с подвалом. Вслед за ней побывала там и жена комиссара одного из отрядов. В одной семье росли эти сестры — Тамара и Галя. Младшая работает на великую Германию. И хорошо работает… А старшая строптива… Но ключ и к ней нашел фон Штаммер: ребенок. Вначале комендант хотел устроить встречу сестер. Он весело, между прочим спросил Галю.

— Не хотел бы доктор поговорить с родной…

Галя испуганно выставила ладонь. Даже досказать не дала.

— Нет! Нет! Что вы? Вы ее не знаете… Она может броситься…

Разные люди, эти сестры. Фон Штаммер успокоил Галю.

— Не волнуйтесь, доктор. Я спросил так, на всякий случай. Хотел облегчить ее судьбу…

Удивительно разные люди! Комендант вынужден это отметить про себя. Галя даже не поинтересовалась, не узнала, что грозит ее сестре. А ведь она имела право! Она имела право и просить снисхождения. Как-никак, фон Штаммер в долгу перед доктором.

Итак, остается одно: ребенок. Материнское сердце не выдержит. Из-за ребенка мать пойдет на все.

Фон Штаммер поинтересовался, как подействовал подвал на жену комиссара.

— Почувствовала себя плохо… Побледнела… Потом справилась.

Последняя фраза не понравилась коменданту. Подчиненный постарался успокоить фон Штаммера.

— Все это игра, господин майор. Мы дали возможность ей взвесить, обдумать. Следующего вызова она будет ждать с ужасом.

Он прав в какой-то степени, этот гестаповец.

Каждый стук в дверь камеры, каждый шаг часового заставлял вздрагивать женщин. Пожалуй, тверже всех держалась Орлянская.

— Ну, ну, голубушка… — обхватив за плечи Тамару, уговаривала жена секретаря райкома. — Не нужно так… Ведь они наблюдают за нами. Зачем же радовать этих зверей?

В углу по-прежнему всхлипывала и повторяла бессвязные фразы молодая учительница. Гитлеровцы оставили ее в покое. Но учительница теперь никого не узнавала из женщин, боялась их.

«Все что угодно, — про себя думала Тамара, — только не сойти с ума».