Ревущая Тьма

Когда он вновь повернулся лицом к моей голограмме, я увидел, как выпячена его челюсть, как торчат зубы над губой, подобно какому-то морскому чудищу. Вопреки своей воле я отпрянул, сделал полшага назад, увлекая за собой Нобуту. Я не знал, что сьельсины способны так выдвигать зубы.

– Мне кажется, вы не поняли, – вновь начал я холодным, бесчувственным голосом. – Вы захватили наших солдат, даже нашего командира, но у нас ваш сын. – Я сделал ударение на слове uvattaya, «сын». – Можете угрожать сколько угодно, аэта. Убивать. Это ничего не изменит. Я выдвинул свои условия. Уведите. Солдат.

Аэта заскрежетал зубами и потянулся к другому пленнику.

– Остановитесь! – воскликнул сэр Вильгельм Кроссфлейн, поднимаясь на ноги. – Остановитесь, приказываю!

Он взмахнул руками, привлекая внимание вождя. Вставал он медленно, с трудом разгибаясь у носилок Смайт. Рыцарь-трибун на секунду подняла голову, и я увидел кровавые ожоги, выгоревшие волосы и один белый ослепший глаз. Меня передернуло. Будь я на тридцать футов ближе, оказался бы на ее месте.

Рядом с вождем Кроссфлейн выглядел крошечным, несмотря на свою выправку. Араната Отиоло был почти в полтора раза выше старого солдата, но тот не унимался:

– Я не стану спокойно смотреть, как на моих глазах убивают солдат. – Он ударил себя кулаком в грудь, как при воинском приветствии. – Возьми меня вместо них.

– Сэр Вильгельм! – Ко мне мигом вернулся голос.

Князь Араната не мешкал, не почтил самопожертвования рыцаря. Он не поднял меч. Вместо этого сьельсин схватил сэра Вильгельма за волосы, оттянул голову, как убийца, как особо рьяный любовник. Я закричал и сделал два шага вперед, пока не вспомнил, что передо мной всего-навсего голограмма.

Слишком поздно.

Аэта сомкнул огромные челюсти на шее сэра Вильгельма.

«Как любовник, – снова подумал я. – Как вампир».

Существо вгрызалось все сильнее, и даже на голограмме я четко увидел скопившуюся вокруг клыков кровь. Глаза сэра Вильгельма выпучились, руки замолотили по плечам Аранаты. Затряслись. Обмякли. Князь оторвал клыки от жертвы вместе с ее глоткой. Рыцарь упал на спину и на бок, почти исчезнув из поля видимости. Я заметил, как рука Смайт протянулась с носилок к телу человека, так долго служившего ей верой и правдой.

Князь с залитым кровью подбородком повернулся ко мне. Кровь разительно контрастировала с его бледной как мел плотью и белыми волосами. Аэта ухмыльнулся и втянул зубы; его лицо вновь стало отдаленно напоминать человеческое. Но тут он мерзко сглотнул. Прозрачные зубы окрасились алым. Черные глаза под серебряной короной заблестели. По команде трое подручных подошли и утащили тело – я пытался не называть его «останками» – сэра Вильгельма.

Осталась лишь густая и широкая красная полоса на черном полу.

Красный и черный.

Мои цвета.

– Верните мне ребенка, Марло! – повторил Араната, наклоняясь над умирающей Райне Смайт.

Его жуткие черные глаза не выражали абсолютно ничего.

– Господин! – Танаран распростерлось у его ног. – Не убивайте эту! Остальные не представляют ценности для yukajjimn!

Оно припало лицом к полу у красной полосы, оставленной кровью сэра Вильгельма, и протянуло руки к ногам хозяина.

Араната пнул его по рукам:

– Iagga, Tanaran-kih! Iagga!

С меня было довольно. Мое молчаливое «я» – то, что с холодным и непоколебимым голосом, – выступило вперед, пнув Нобуту под колени. Руки сына князя были скованы за спиной, и он не удержал равновесия. Я поймал его за толстую косичку волос.

– Адриан, стойте! – бросилась ко мне Валка.

Но меч уже был у меня в руке. Клинок пока молчал и прятался. Я прижал активатор к груди ребенка-ксенобита чуть ниже шеи так, как мирмидонец из Колоссо перед смертельным ударом. Так, чтобы активированный клинок, минуя кость, пронзил сердце и легкое.

– Араната, отошли своих солдат на корабль. – Я отбросил титулы и вежливость. – Живо.

– Ты не посмеешь. – Вождь сьельсинов поступил так же, оскалившись.

– Еще как посмею.

– Марло не посмеет! – воскликнуло Танаран, приподнимаясь на колени и хватая хозяина за полы мантии. – Господин, он слабый. Он трус. Он не позволил другим yukajjimn обижать нас на Тамникано. Он не тронет Нобуту. У него не хватит духа.

При слове «дух» я приподнялся и вдавил противодождевую оковку рукояти в плечо Нобуты.

– Abassa! – закричал ребенок.

«Пожалуйста!»

Я сильнее ухватился за косичку, не забывая, что в миллиметрах от проектора стояла Валка и при любом резком движении сьельсин мог ее увидеть.

Нобута заплакало.

«Трус», – подумал я, и слово зазвучало во мне хором голосов, похожим на голос Братства.

Трус

трус

трус.

«При виде вражьих войск одни лишь трусы ищут ободренья»[48], – вспомнил я цитату из того, первого Марло, древнего поэта, чью фамилию и герб присвоили мои предки. В разгар сражения лишь трусы прибегают к словам. Прячутся от страха, называя это принципиальностью. Раньше я мог бы поступить так же, до прискорбного конца цепляясь за мир. Тот мальчик, которым я был в Мейдуа, на Делосе… он бы упирался целую вечность. И тот юноша, развлекавший Кэт историями у каналов Боросево, тоже. По крайней мере, попытался бы.