Реверс

— Кажите бумажки. Печать есть на них? — сурово обратилась к Рязанцеву.

Оставленный в зале без присмотра Калёнов клювом не щёлкал. Тридцати секунд хватило майору, чтобы красиво пристроить улику.

В прихожей Сердюк привычно компостировал мозги понятым:

— Десять минут, не больше. Форма-альность!

Граждане, знавшие на соседском деле зловещую репутацию братьев Молотковых, энтузиазма не проявляли.

— У меня кошак некормленый, — пытался отмазаться лохматый дядька в трико с вытянутыми коленками и синей майке-алкоголичке.

— Голодание полезно, — сообщил ему Сердюк и повертел башкой, снимая реакцию со своей шутки.

Никого она, плоская, не рассмешила.

Вторая понятая — опрятно одетая женщина средних лет, шатенка плотного сложения, обратилась напрямую к хозяйке:

— Зоя, если хочешь, я подписывать ничего не буду.

— Чего уж там? — скорбно вздохнула Молоткова, — Оставайся, Танюша. Канитель знакомая. Раньше начнут, раньше отстанут. Чего хоть ищете, уважаемые? Золото-бриллианты? Так мы их с отцом не нажили, по двадцати годов на вредном производстве отработав.

Рязанцев вслух зачитал постановление судьи о разрешении производства обыска. По мере прочтения лицо хозяйки меняло оскорблённое выражение на растерянное, жалкое. Она-то думала, что милиция нагрянула в поисках наркотиков, к которым пристрастился сын. Безжалостно звучавшие казённые формулировки, будто её Костик подозревается в убийстве женщины при нападении на какой-то фонд, били обухом по темени. Зоя Фроловна Молоткова вытаращила глаза, шлёпала губами и протестующее трясла головой, словно пыталась отогнать морок.

— Сердюк, иди в спальню. Начинай там с большого шкафа. Я в кладовке пошарю. Ну, а ты, Андрей, здесь глянь, — начальник розыска обвёл рукой проходную комнату.

В зале, где сейчас все находились, спрятать системный блок от компьютера было негде. Поместиться под диваном он не мог однозначно.

«Рома отличиться хочет, — догадался Рязанцев, — Инфа его, всё по чесноку».

Оперативники разошлись по помещениям. Хозяйка оправилась от шока и организовала призор за незваными гостями. Соседку Татьяну попросила надсматривать за живчиком Калёновым. Сама встала в проёме между спальней и залом, держа в поле зрения Сердюка, который с брезгливой миной отворил дверцу шифоньера, и Рязанцева, опустившегося на одно колено перед диваном. Косматый сосед, любитель кошек, остался на входе в зал. «Хайло», непременный атрибут хрущёвской планировки, у Молотковых было заделано толково и оборудовано дверной коробкой.

В диван-кровати, под ним и за ним предметов, представляющих интерес для следствия, ожидаемо не оказалось. Рязанцев упруго поднялся, переместился в правый угол, заглянул за кресло. Голяк.

Оставался жёлтый полированный сервант, занимавший простенок между дверьми кладовой и спальни. Такой же красавец имелся у родителей Андрея. Фантастически тяжёлый, еле смогли его с батей передвинуть, когда полы красили.

Сервант имел два разновеликих отсека. Левый был узкий, с вертикальной дверцей, из замочной скважины которой торчал ключ с круглым ушком. Повернув его, Рязанцев открыл дверь. Имущества на полках обнаружилось негусто. На верхней — пухлые фолианты семейных фотоальбомов с травмированными переплётами. Убойщик проверил рукой нижнюю полку, там всё было мягкое.

— Панталоны мои примерь! — бдевшая за ним Молоткова в качестве защитной реакции выбрала язвительность.

Она напрасно играла на публику. Нижнее бельё здесь не хранилось. Наличествовали предметы женского гардероба, много лет назад вышедшие из моды. В сером ворохе выделялась ядовито-зелёного цвета водолазка из эластичного материала в диагональный рубчик.

Аккуратно прикрыв дверку, Рязанцев выпрямился. В отсеке для посуды раздвижные стёкла отсутствовали, но сохранилось зеркало на задней стенке. Оно отразило озабоченную физиономию оперативника.

У родителей в зеркальном отделении буфета, как на параде, красовались атрибуты достатка, любовно расставленные, надраенные до блеска. Чайный сервиз на шесть персон, хрустальная резная ладья, вокруг неё — почётный караул из дюжины изящных рюмок, стеклянные фигурки и прочая сувенирная мелочь, создающая особую атмосферу уюта.

Витрина молотковского серванта давно утратила парадность. Самым ценным предметом была однорукая фарфоровая статуэтка хозяйки Медной горы. Чашки, бокалы, блюдца происходили из разных наборов, встречались щербатые и даже треснутые. Жёлтый пластмассовый вазончик до половины заполняла всякая всячина. Пуговицы, клёпки, крючки, запонки, пластмассовая бижутерия, катушки ниток, набор иголок «Ассорти № 25» в бумажной упаковке, здоровый напёрсток, выглядевший бронированным…

То ли из любопытства, то ли для проформы Рязанцев дотянулся до вазона, взял его и легонько встряхнул. Хозяйка не сводила с него глаз-буравчиков. Явно собиралась сказать очередную колкость, но осеклась. Покопавшись в фурнитурном ералаше, старлей выудил увесистый перстень с крупным гранёным камнем благородного густо-красного цвета.

На ум Рязанцеву пришло: «Вот что значит, когда говорят — инородное тело».

— Это ваше? — хрипло спросил он Молоткову.