Решающий шаг

«Невозможно понять, что творится в мире! Все сумрачно, смутно, темно. Думаешь, вот прямая дорога, а шагнешь вперед — провалишься в яму; повернешь в сторону — ткнешься лицом в колючку, а назад и вовсе нет пути. Какими друзьями мы были с Аширом! Мы росли и жили, как братья. И вот только что мы стреляли друг в друга. А почему? Чего- мы не поделили? Из-за кого мы враждуем? Из-за Эзиз-хана? Но Эзиз мне не брат. Где же причина? Идет борьба, и каждый борется за свое. Чего добился отец, не вмешиваясь ни во что, думая только о пропитании на каждый день? Ничего. Чего достиг я в свои двадцать лет, работая от зари до зари? Я был вечно голоден, как собака. Что же мне — укрывшись с головой, трусливо лежать в кибитке и ждать, пока на меня снова накинут узду? Нет, рабом я больше не буду! Чтобы выйти победителем, надо биться с врагом, пока хватит сил. Значит, нельзя мне успокаиваться до тех пор, пока я и другие, такие же, как я, не победим. Надо покончить со всей шайкой баев-грабителей во главе с волостными... Но разве у Ашира, Ивана, Тедженки не те же цели? Не борются ли они так же, как и я, за народ?.. — Пораженный этой мыслью, Артык даже остановился. — Так, может быть, причина того, что я так запутался и мир стал темен в моих глазах — вот эти погоны?»

Он сорвал с себя и отбросил прочь зеленые погоны эзизовского нукера, а когда очнулся от своих дум, мир уже оделся в серый чекмень, — моросил дождь, мелкий и острый, как кончик иглы. Артык двинулся дальше, даже не думая о том, что промокнет. Дождь веселил его печальное сердце, отвлекал от тяжелых дум. Уже в третий раз в этом году хмурилось небо, в воздухе чувствовался запах весны.

Дождь прибил пыль и вскоре унялся. Легкий ветер согнал облака, и синее небо засверкало в лучах восходящего солнца. Мир, который еще недавно казался Артыку тесным и темным, расширился, засиял, его нельзя было обнять взглядом. На пашнях влажно поблескивала только что появившаяся нежная зелень пшеницы. Зерно, не взошедшее в прошлом засушливом году, теперь пробивало своими ростками размягченную дождем почву.

Это зрелище окончательно развеселило сердце Артыка, заставило его снова почувствовать себя сильным и бодрым. Шагая вдоль дороги, он незаметно для себя стал напевать, а приближаясь к аулу, запел совсем громко.

Айна выбежала ему навстречу и так порывисто обняла, словно давно потеряла надежду на его возвращение. Особенно радовал ее веселый вид Артыка и то, что плечи его были свободны от зеленых погонов.

«Когда Айна подле меня, — подумал Артык, — все мои горести исчезают бесследно. Почему я не наслаждаюсь своим счастьем? Что бы там ни происходило в мире, жизнь уже не будет такою, какой была. Я все же легкомыслен; не пора ли образумиться, пожить семейной жизнью? Вот и Айна, наверно, ждет этого от меня».

Смерть Халназара повергла в скорбь все его семейство. Когда тело его привезли на верблюде в аул, у Са-дап-бай чуть не разорвалось сердце. Она уткнулась лицом в чувал и запричитала во весь голос.

В обширную кибитку плотно набились женщины аула. Накрывшись халатами, они расселись на коврах, как головки сахара в синих обертках. Каждая из них, не слушая, что выкрикивают другие, стала оплакивать своих близких, даже давно умерших. По всему аулу разносился заунывный плач, как завыванье шакалов.

Мать Ашира, выполняя обычай, хоть и присоединилась к плакальщицам, но в душе была рада. Она верила, что бог услышал ее молитву и послал смерть Халназару. Мама, не чувствуя ни скорби, ни радости, только повторяла свои обычные причитания и выла, сама наслаждаясь своим голосом. Из общего хора выделялись пронзительные причитания Садап-бай:

Повалилась чинара моя, ой, ой!

Честь померкла, почет развеялся вдруг:

В путь последний ушел мой муж дорогой,

Мой возлюбленный сердцем супруг и друг!

Ах, не дома он умер, не средь родных;

Боль ему не смягчала улыбкой я.

Где теперь он, опора детей моих,

Где он, радость моя, надежда моя?

Трон мой рухнул, и мой распался венец,

И рассыпались вмиг мои жемчуга.

Рок меня поразил, губитель сердец,

И согнулся мой стройный стан, как дуга, А-а-а!..

На широком ковре и паласах, разостланных перед дверью кибитки, уткнувшись лбами в землю и выпятив кверху зады, басовито и хрипло ревели мужчины.

— Ва-ай! Ва-ай! — созвучно ревели они.

Баллы некоторое время тянул вместе со всеми, но потом решил сдержать себя, показать свою твердость. Женщинам, причитавшим в кибитке, он крикнул:

— Перестаньте! Довольно!