Воцарилось молчание. Эсер поддерживал Куллыхана во всех случаях, когда тот не соглашался с Чернышевым. Но на этот раз, взглянув на председателя совета и встретив его гневный взгляд, он опустил голову и стал ковырять пальцем стол. Ата-Дяли с обычным своим глуповатым видом сказал:
— Фу-ты, ей-богу, как они бесятся! А еще ученые люди. Куллыхан, если ты и дня не можешь прожить без драки, так давай драться со мной. А ты, Иван, если тебе нужно оружие, бери мое. Я и одними кулаками справлюсь!
Ата-Дяли не отличался умом. Но недаром говорят, что у безумного сто слов пустых, да одно нужное. Вмешательство Ата-Дяли подействовало успокоительно. Куллыхан тоже опустил голову: Чернышов не бросал слов на ветер, и комиссар красногвардейцев прекрасно понимал, что Эзиз уничтожит его в тот же день, как только он останется без вооруженной охраны. Он уже раскаивался в своей горячности, но признаваться в ошибке считал ниже своего достоинства.
А Чернышов спокойно закончил:
— Пока у нас сил меньше, чем у Эзиза, нельзя начинать драку. А кроме того, надо учитывать то, что сейчас в городе полно дейхан. Они не поймут, почему мы решили пролить кровь в день их большого мусульманского праздника. Нельзя повторять ошибок. Если даже сам Эзиз будет искать повод для столкновения, мы должны избегать его, чтобы выиграть время.
Куллыхан опять не сдержался и крикнул:
— Выходит, мы должны покориться Эзизу?
— Никогда! Настанет время, и Эзиз покорится народной власти. Как только мы получим обещанную нам помощь, мы сами покончим с ним. Если вы находите, что это надо ускорить, то мне придется самому съездить в Ашхабад.
Совещание в совете закончилось поздно вечером. Все предложения Чернышова были приняты.
А ночью скупое небо, не давшее за весь год земле ни капли влаги, расщедрилось. Еще с вечера небесную синь начала застилать плотная пелена облаков. С полуночи пошел густой снег. Сухая земля покрылась толстым белым покровом. На рассвете тучи поредели, разорвались, а к утру небо снова очистилось и засверкало прозрачной синевой.
Сразу же после восхода солнца все мусульманское население города поднялось на ноги. Старейшины, прибывшие из аулов по приглашению Эзиза, духовенство, дейхане, бывшие в городе, вышли на улицу. Под ногами скрипел снег, изо ртов шел пар. Рядом с Эзизом важно шагал Мадыр-Ишан, держа в руках зеленое знамя ислама.
Главная улица маленького города оказалась переполненной людьми. Толпы народа прошли через площадь и остановились перед мечетью. Здесь Мадыр-Ишан, лицемерно проливая слезы, стал громко выкрикивать:
— О аллах!.. О создатель!.. О наш пророк!..
Другой советник Эзиза, Алты-Сопы, воскликнул:
— Да живет ислам! Да здравствует Эзиз-хан!
Люди, ежась от холода, обошли вокруг мечети, повторяя возгласы Мадыр-Ишана и Алты-Сопы. Затем Мадыр-Ишан, передав стяг в руки Халназар-бая, поднялся на минарет. Хищным взглядом обвел он толпы мусульман, заполнявшие площадь. Первые слова призыва к молитве прозвучали торжественно и грозно:
— Аллахы экбэр! Аллахы-экбэр!..
Некоторые дейхане изумленно смотрели на все происходящее и думали: «И чего этот Мадыр-Ишан вздумал призывать бога и пророка? Может, видя сегодняшний снег, молится, чтоб наполнилась водою Тедженка и напитала влагой землю? Но что ему до посева? Он и в голодный год хлыщет водку да жрет свинину... А чего Алты-Сопа дерет горло и призывает к молитве? Солнце давно взошло, до полдня далеко — к чему этот азан? Как будто тут ни у кого не родился сын. И почему собралось столько народу? Видно, с ума сходят люди от безделья и голода!»
Неспроста надрывался Мадыр-Ишан, вопя истошным голосом: «Аллахы экбэр!» Сейчас все его благополучие зависело от того, насколько ему удастся разжечь религиозный фанатизм народа и заслужить доверие Эзиз-хана.
После молитвы Мадыр-Ишан, по знаку Эзиза, выступил с речью. Он рассказал о Кокандском съезде, разъяснил, что такое автономия и какие цели ставит перед собой мусульманское правительство. Он говорил горячо, широко раскрывая рот и порой вытирая глаза платком.
У Халназара поясница ныла от усталости — тяжелое знамя приходилось держать на вытянутых руках. В другое время зрелище всего происходящего, вероятно, радовало бы Халназара, но сейчас все это казалось ему пустой затеей. Как не верил он в восстановление царского трона, так не верил и в то, что какому-то там кокандскому правительству удастся утвердить знамя ислама. А Юмуртгачи ни о чем не думал: он чувствовал себя так, словно уже сидел на троне халифов.
На ступени мечети поднялся Эзиз. Высокомерным взглядом он окинул толпы людей, собравшихся вокруг, и не спеша, с важностью в голосе, начал речь: