Рембрандт

Однако мысль о том, что и завтрашний день придется встречать в этих жалких стенах, была невыносима художнику. А тут продается это великолепное сооружение из золотистого кирпича и сверкающего камня и переехать в него можно будет уже летом! Какой заказчик осмелится жаловаться на бесконечные сеансы, если он будет входить к художнику через такую вот переднюю? Разве какой-то амстердамский торговец чулками дерзнет тыкать ему в лицо Рубенсом, если он, Рембрандт, сам будет жить, как Рубенс, и сможет показать любому посетителю коллекцию полотен и древностей, которую не дал себе труда собрать фламандский мастер. Ведь об этой коллекции пока что никто не знает только потому, что ее негде разместить — нет подходящего зала. А третий этаж того дома — мысли художника устремлялись к предмету его желаний с неудержимой и радостной силой — расположен высоко над шумной улицей, овеян морскими ветрами, пронизан светом. Там хватит комнат, где ученики смогут заниматься спокойно и уединенно, каждый поодиночке; там найдется помещение, где будут раздеваться и одеваться его натурщицы; там в глубоких стенных шкафах он разместит драгоценные вещи, которые нужны ему для повседневной работы; там в отдаленной комнате он установит свой мольберт, позволит себе не думать о том, что написано у него на лице в минуты увлечения, и станет писать так, как хочет и как он вправе писать; там он избавится от мелких огорчений, от вопросов и упреков и заживет по-королевски, никому не давая отчета, недоступный для обид, ничем не связанный и свободный…

Из гостиной донесся голос Саскии — она вернулась домой с покупками и сейчас разговаривала с Мартье. Рембрандт был слишком возбужден и слишком плохо владел собой, чтобы позволить даже ей увидеть сейчас его лицо; поэтому он, не выходя из мастерской, окликнул жену и велел ей не раздеваться.

— Почему? Мы куда-нибудь пойдем? — удивилась она.

И ему пришлось выждать, прежде чем голос его перестал дрожать и он смог сказать Саскии, что они должны немедленно пойти и посмотреть дом, пока окна его еще озарены солнцем, кирпичи кажутся розовыми, декоративный камень блестит и обледенелая черепица крыши омыта золотом.

* * *

Посторонним трудно было понять, почему неизбежное и долгое ожидание нисколько не угнетало Рембрандта. Его предупредили, что нынешние владельцы дома переедут и освободят здание не раньше, чем через год, а сам он въедет туда еще через добрых полгода после этого: чтобы разместить его семью и учеников, потребуются немалые переделки. Но то, что казалось невероятным для посторонних, было вполне естественно для художника — он считал просто чудом, что огромная перемена, которая должна произойти в его жизни, может быть осуществлена за такой краткий срок, как полгода. Не огорчился он и тогда, когда из банка пришлось вынуть сумму, равную половине стоимости дома, и вручить ее владельцу здания. Во время последней встречи с банковским конторщиком этот деловитый молодой человек, глаза которого за стеклами очков светились холодным зеленым светом, пытался убедить художника, что разумнее будет вынуть две трети денег Саскии и уплатить за дом полностью: на уплате в рассрочку господин ван Рейн потеряет больше, чем ему дадут проценты на капитал. Но длинные ряды цифр так напугали и сбили с толку Рембрандта, что он хотел одного — чтобы сделка была простой и понятной.

Взявшись за огромное полотно, он неожиданно убедился, что мастерство его и сила бесконечно возросли, и был совершенно ошеломлен своими собственными возможностями. Он поверил, что кисть его способна справиться с любой трудностью, и немедленно перенес это убеждение на все житейские дела, решив, что нет задачи, которая была бы ему не по плечу, и ноши, которая была бы не по силам. Ему всего тридцать три года, и, если роскошная жизнь, которой отныне заживут они с Саскией, потребует больше денег, он их заработает: во-первых, предстоящий успех позволит ему повысить цены; во-вторых, он будет писать вдвое больше. В эти дни работоспособность его была неисчерпаема, и несмотря на беготню по лавкам, он никогда еще не писал так много. Перед его глазами непрерывно вставали видения — огромные сверкающие полотна, и видения эти так поддерживали и обновляли его, что он почти не нуждался в целительном сне.